Шрифт:
Закладка:
– Эй, – пискнули у левого локтя.
Арлетта дёрнулась и чуть не выронила прут.
– Эй, ты куда идёшь? Ты, правда, слепая?
Голосок принадлежал давешней девчонке.
– Чего тебе?
– Ты к деду в сарай хочешь попасть? Он и мой дед, не только Федьки.
– Да, – сказала Арлетта. В горле пекло, как будто она наглоталась толчёного стекла.
– А грошик дашь?
– Когда отведёшь.
– Ладно, – покладисто согласилась девчонка, слишком маленькая для того, чтобы обманывать. – Федька дурак. Ему велели за мной смотреть, а он не смотрит, только орёт и ругается. Пойдём к деду.
И они пошли. С одного боку Фиделио, с другого девчонка. Арлетта держала её за руку, хотя была совсем не уверена, что ребёнок знает дорогу. Хорошо, что шаги у девочки были коротенькие. Так и шли вдоль парапета набережной три неприкаянные фигурки. Собака, девушка и ребёнок.
Каменная набережная довольно быстро кончилась. Каменная мостовая тоже. Начался голый берег с узкой тропинкой в мусорной жёсткой траве. Ноги Арлетта, конечно, сбила, да и в канаву угодила пару раз, но и только. Могло быть гораздо хуже. Какой-то час мучений под шум Верховы, к которому постепенно примешивалось мощное пение Либавы, и малышка, дёрнув Арлетту за руку, завопила истошным голосом:
– Деда! Де-ед!
Заскрипела, стукнула дверь.
– Ты чего тут, заноза? А Фёдор где? Ну, я ему…
– Деда, к тебе скоромоха пришла!
И снова дёрнула Арлетту за руку.
– Давай грошик!
– Подожди.
Слова по-прежнему застревали в горле. Арлетта вдохнула поглубже, желая объяснить попонятней, поубедительней, сквозь кофту зажала в кулаке серебряный крестик.
– Какая такая скоромоха? А… Кхм.
В этом стариковском «кхм» было все презрение к проклятым фиглярам.
– К своему пришла?
Арлетта дёрнулась, торопливо потащила с шеи шнурок с крестом, чуть запнувшись, выдала тщательно хранимую тайну.
– Он не наш!
Но теперь уже всё равно. Мёртвого на каторгу не потащат.
– Как это не ваш? – строго переспросил дедок.
– Не наш! Случайно по дороге прибился. Вот! – подняла руку с зажатым крестиком. Шнурок намотала на запястье и держала крепко, чтоб не отняли.
– Это его! Крещёный он! Нельзя его просто в яму и при дороге закапывать нельзя! Его в освящённой земле хоронить надо.
Сказала и задохнулась. Впервые поняла, что его и вправду нет. Нету и больше никогда не будет. Ушёл. Совсем.
– Кхм! – снова прокашлялся старичок. Заскрипело, словно он усаживался на пороге, устраивался поудобней для долгого разговора.
– Нельзя его хоронить.
– Почему? – дрогнувшим голосом спросила Арлетта.
– Потому. У нас живых не закапывают. Хоть в яме, хоть при дороге.
– Как… живых?
Ноги подломились. Арлетта села, где стояла. Прижала к груди серебряный крестик.
– А вот так.
Старичок покряхтел, повздыхал и, наконец, выдал:
– Вначале я и сам думал, что он того… шутка ли, полсуток на косе провалялся. Выплыл как-то или вынесло его. Верхова-то наша шутить не любит. Весь в крови, голова разбита. Чистый покойник. Я мертвяков видал и покрасивей. Ну, принесли его сюда ногами вперёд. Вначале тихо лежал, как покойникам и положено, а потом возьми да и застони. Ну, я его того, рогожкой для тепла прикрыл. Только он всё равно не жилец.
– Где он?!
Арлетта рванулась вперёд и с налёту рухнула на весьма крепкого старика, споткнулась о закутанную в обмотки ногу, запуталась в холщовой рубахе, от которой несло смолой и почему-то редькой.
– Ишь ты! – не рассердился старик, подхватил за плечи, заставил сесть рядом.
– Пусти! Мне крестик ему отдать надо. Он сохранить велел, и я… вот… сохранила.
– Не шустри. Слепая, а торопыга. Нельзя ему ничего отдать.
– Пусти!
– Куда пусти, зачем пусти. Я ж тебе говорю, нет его там.
– Как нет?! – вскинулась Арлетта, собираясь немедленно бежать. – А где же…
– Да кто ж его знает. Забрали.
Арлетта поняла сразу. Сердце дрогнуло, пропустило удар.
– Кто забрал?
– Да кто их разберёт, – с удовольствием поведал дед. Ему явно нравилось, что вдруг появилась такая заинтересованная слушательница.
– Должно быть, стражники. За час до тебя заявились. Злющие, страсть. Сначала на меня орали, потом на него. Не простые стражники, не из наших городских, я-то ещё не совсем слепой, всё вижу. Должно быть, столичные. Ну, ему-то уж всё равно. Хоть сам король на него ори. Проорались, а потом бросили его на рогожку и уволокли.
– Куда?
– Чего не знаю, того не знаю. И тебе в это дело лезть не советую.
Арлетта выпрямилась под тяжёлой рукой старого лодочника. Крепче стиснула злосчастный крестик.
– Слышь, дед, а они хоть наградили тебя?
– Кхм. А тебе-то что?
– Да за него королевская награда положена. Четыреста монет. А может, уже все пятьсот.
– Кхм! Кхе-кхе-кхе!
Оставив деда приходить в себя, Арлетта встала. Надела крестик на шею, прижала к груди.
– А мне награду! – запищала дедова внучка. Канатная плясунья сунула руку в карман, молча протянула в пустоту весь мешочек. Его живо вырвали из руки.
В колено ткнулся Фиделио. Арлетта привычно вцепилась в шерсть на загривке и пошла вперёд по колючей траве, всё ниже и ниже, пока под ногами не заскрипел песок, а мощный голос Либавы не перекрыл все звуки, даже говор присмиревшей Верховы. Должно быть, та самая коса. Она опустилась на песок и стала слушать. Просто слушать, без всякой мысли.
Глава 22
Бенедикт нашёл её под вечер. Как находил всегда. Правда, в этот раз его привёл Фиделио, которому надоело скулить под боком у неподвижной хозяйки. Сбитые, расцарапанные ноги в кровавых струпьях, к которым прилип песок, болели так, что идти она не могла. Бенедикт заставил смыть кровь и песок в Либаве, а потом перекинул провинившуюся канатную плясунью через плечо и, ворча и ругаясь, потащил наверх, в город.
– Инфант террибль, дура сущеглупая, гранд амор выдумала. Радоваться надо, что избавились. Взяли его, а нас не затронули. Ноги повредила. Работать не сможешь. И так всё валится, а она сердечные терзания учиняет.
Арлетта отмалчивалась. Про великую любовь и сердечные терзания она не думала. Не было никаких терзаний. Просто… Будто руку отрезали. «Ну, живой же», – в который раз повторила она себе. Живой. И в тюрьме люди живут. Ему не привыкать. И так весь в каторжных метках. Отлежится и снова сбежит. Может, и про неё вспомнит. Вспомнит, найдёт. Крестик-то ему вернуть надо. И она вернёт. Скажет: вот, я сохранила.
Уморившийся Бенедикт, ворча, засунул её в повозку. Арлетта покорно уселась на тюфяке, обняла Фиделио и стала думать снова. Одно и то же. В который раз.
Тем временем старый шпильман привёл Фердинанда, принялся запрягать. Ну да, в этом городе больше делать нечего. Поедем, куда дорога ведёт. Дорога всё сгладит, всё покроет. Пылью и забвением. Повозка затряслась, поехали. Однако отъехали недалеко. Снаружи доносился стук молотков, редкое конское ржание, на которое Фердинанд отвечал со всем присущим ему достоинством. Бенедикт с треском откинул полог. Пахнуло лошадьми и резким, неприятным, но знакомым запахом. Ароматы
