и бездна метнулась навстречу. Канатная плясунья падала, а цветной мир вертелся вокруг, полный ярких пятен, вспышек света и отчаянно громких звуков. Обморок настиг её раньше, чем удар о дно бездны.

– Отчего ты не предупредил, что она сегодня не может работать?

Господин Барнум, как всегда, говорит сухо и отчётливо.

– С утра работали. Не знаю, что на неё нашло.

А это Вальден. Бубнит, как в пустую бочку.

– Пятьдесят гульденов. Вычесть из её жалованья и выдать Люлю и Коко. Вознаграждение за труд и риск. Коко плечо вывихнул. Крылья отдать Амелии. Пусть починит как можно быстрее.

Люлю и Коко были нижними гимнастами. В номере Арлетты они следили за лебёдками, за тем, как натянут канат. Спассировали, значит, девочку-неудачу. Ну да, они люди опытные, всю жизнь у Барнума. Надо их отблагодарить. Удар, конечно, был сильным. Всё болит. И с головой что-то. Шея едва ворочается. Арлетта пошевелила пальцами на руках и на ногах. Ничего, слушаются. Вдохнула поглубже. Порядок. Рёбра целы.

А потом она открыла глаза и увидела небо. Небо было серым и качалось, то приближаясь, то удаляясь. Хлопало, надувалось и опадало. Разобраться помог именно этот хлопающий звук. Крыша. Полотняная крыша какой-то палатки. Ещё перед глазами болталось нечто ярко-красное и блестящее. Арлетта подняла руку, пытаясь отогнать это, и наткнулась на весьма твёрдую мускулистую грудь, обтянутую гладким атласом.

– Вальден?

– Угу. Что ты вытворяешь? Нашла время чувств лишаться.

– Вальден, я вижу.

– Что?

Бахрома, украшавшая рубашку напарника, исчезла из виду, зато над Арлеттой склонилось нечто ужасное, бесформенное. Выступы, рытвины, глубокие впадины. Арлетта моргнула. Да это лицо. Смуглое, грубоватое, окружённое встрёпанными светлыми волосами. И вовсе не страшное. Лицо как лицо. Глаза голубые. Арлетта попыталась дотянуться до него, ощупать, увериться.

– Я тебя вижу.

Лицо дёрнулось, исчезло.

– Сколько пальцев я показываю?

Арлетта вжалась в жёсткую лавку, стараясь отстраниться от пальцев, которые ткнули ей почти в самый нос. Честно посчитала, старательно шевеля губами.

– Три.

– Угу. Хорошо, – одобрил Вальден, – не придётся со слепой возиться.

– Зачем со мной возиться? – прошептала канатная плясунья, глядя на потолок. Он всё качался, и от этого ещё сильнее кружилась голова.

– Будешь моей женой, – деловито сообщил Вальден.

Сил у наречённой невесты было маловато. Рот удивлённо приоткрылся, а новый вопрос так и не прозвучал. Застрял в горле.

– Отец решил, – счёл нужным разъяснить Вальден. – Ты прима, но одной тебе нельзя. Войдёшь в семью Барнум. Мы тебе защиту, твой доход в семью. Взаимная выгода.

– У меня своя семья. Семья Астлей.

От отчаяния к Арлетте даже вернулся голос.

– Нет больше никаких Астлей. Помер твой Бенедикт. Забыла, что ли? От удара память отшибло?

Вальден добродушием не страдал и особым тактом не отличался.

– Не забыла, – твёрдо сказала Арлетта, скрепилась и попыталась сесть. Получилось. Болела спина и шея. Кружилась голова, но уже терпимо.

– Где он? Я хочу его видеть.

– За зверинцем под навесом пока положили, чтоб публику не отпугивать. Пойдём уж, провожу, – проявил неожиданное благородство сидевший на корточках у Арлеттиного ложа Вальден, – только недолго. Мой выход скоро.

Вальден, ловко лавируя в лабиринте палаток и повозок, довёл её почти до конца, кивнул в сторону фургонов, от которых отчётливо пахло зверинцем, и убежал, торопясь не пропустить свой выход. Остаток пути Арлетта проделала сама. Спотыкалась, шаталась, шарахалась от натянутых верёвок, которые то и дело возникали неизвестно откуда. Едва не наступила на забытые навозные вилы. Так выяснилось, что смотреть надо не только по сторонам, но и под ноги. И всё-таки дошла. Накрытый рогожкой гроб стоял под навесом, где держали лопаты, грабли и корм для лошадей. Рядом ни души. Все заняты в представлении.

Конечно, это не он. Не может быть, чтобы Бенедикта, как реквизит, уложили в этот нетёсаный ящик. Она потянула рогожку на себя. Не он! Бенедикт… Он же красивый… Лёгкий такой… Кудрявые волосы белой шапкой.

Остатки желтоватых кудряшек окружали широкую бледную лысину. И лицо широкое, одутловатое, с глубокими складками вокруг носа и рта. Тяжёлый, грубый, совсем чужой. Арлетта закрыла глаза, коснулась куртки с плохо отмытыми пятнами крови. На этой куртке она наизусть знала каждый стежок, каждую латку. Бенедикт. Лет десять она его не видела. Ничего не осталось: ни лёгкости, ни силы. Всё забрала дорога. Ему бы отдохнуть, да не заработали они на тихий дом и долгий отдых. Во всём она одна виновата, девочка-неудача. Работала мало, калечилась то и дело, заботы требовала.

Арлетта присела у гроба на подвернувшийся чурбачок. Спина болела, и ноги держали плохо. Перед ней была хлипкая загородка из верёвок и палочек. За загородкой кусок истоптанного копытами поля, из которого местами ещё торчали пучки сухой травы. За полем кусты с пожухлой листвой, невысокие растрёпанные деревья. Замученный людьми подгородный лесок. Небо, сырое и серое, как полотно палатки. Картинки, которые показывал ночной брат, были куда веселее и ярче. Смотреть ни на что не хотелось. Арлетта никак не могла приспособиться. Далёкое казалось близким, близкое далёким. Может, это от слёз. Так ведь она не плачет. Шпильманам плакать не полагается.

Через поле пронеслось нечто чёрное. Громадная собачища самого грозного вида, перемахнув через ограду, подлетела к Арлетте и, жалобно скуля, ткнулась мордой в колени. Фиделио. Нашёлся. А ведь она про него и думать забыла. Пёс был грязный, нечёсаный, весь в репьях. Непутёвая хозяйка погладила тяжёлую голову и принялась осторожно выбирать их. Рядом фыркнули, заржали тихо и печально. Поверх верёвок тянул морду Фердинанд, которого она помнила жеребёнком. Соловым, почти золотистым. Теперь светлая грива стала совсем белой с печальным сероватым отливом, крестец не по-хорошему выпирал из-под выцветшей шкуры.

– Поседел ты, Фердинанд, – сказала Арлетта, – видишь, теперь ты глава семьи. Самый старший Астлей.

Бенедикта хоронили на следующий день. Погода снова была серая, ни то ни сё. Ни дождя, ни солнца. Хоронили без отпевания, у дорожной развилки. Левая дорога – в город, правая – к некоему монастырю, название которого канатная плясунья не запомнила. День был воскресный, работать не полагалось, поэтому народу собралось много, почти вся труппа. Три десятка людей, ранее бывших только звуком и запахом. Арлетта никого не узнавала. Лица и фигуры, слишком плотные, слишком настоящие, её пугали. Она стояла рядом с Вальденом, среди семейства Барнум, и ничего не чувствовала, только хотела, чтобы всё это поскорее закончилось. Издали доносился скулёж Фиделио, которого решили с собой не брать, привязали к повозке.

Потом её потянули на поминальный пир. За чей счёт собирались гулять, она не поняла. То ли все скинулись, то ли господин Барнум расщедрился, то ли всё это предполагалось вычитать из Арлеттиного жалованья. Она посидела немного со всеми, поглядела на круг, на котором соорудили временный стол, на некрашеные лавки для публики, на натянутый на страшной высоте канат, на котором