Шест ей навязал Бенедикт. Мол, так эффектней. Для пущего эффекта к концам шеста были привязаны пучки ярких лент. Ну, с шестом так с шестом. Какая разница. Шла неспешно. Старательно считала шаги. Работа оказалась не такой лёгкой, как она надеялась. За ночь канат отсырел от речных испарений и, конечно, провисал, хотя всё утро его подтягивали, не жалея лебёдок. Чем дальше от опор и ближе к середине, тем сильнее он крутился и раскачивался. Если на двадцатом шаге Арлетта ещё фокусничала, делала вид, что вот-вот упадёт, или изображала лёгкие танцевальные па и посылала в обе стороны воздушные поцелуи, то на сороковом шаге получалось только идти и ловить равновесие. В общем, Бенедикт был прав. Шест пригодился. Царапнул стопу стык, отмечающий середину. Семьдесят шагов, девяносто, руки Бенедикта, которые мягко легли поверх её рук, сжимавших шест. Радостные вопли и аплодисменты, начисто перекрывшие грохот реки. Кланяемся, улыбаемся, делаем реверансы.

– Осторожней, – сказал Бенедикт, придерживая её за талию, – здесь перила узкие, – и вдруг заорал мощным, проверенным на всех площадях мира голосом: – А теперь смер-р-р-ртельный аттракцион! Гр-ра-ан манифик! Сто шагов по воздуху с завязанными глазами.

Как и следовало ожидать, публика слаженно ахнула. На глаза лёг платок. Желающие проверить, честно ли он завязан, проделали все обычные телодвижения, которые приходят в голову особо недоверчивым личностям из публики. И Арлетта снова ступила на канат. Теперь уж танцевать не пыталась и шла нарочито медленно. Ей же трудно. Страсть как трудно. Глаза же завязаны. Бездна вокруг. Бездна под ногами. Как выглядит бездна, она понятия не имела и никогда её не боялась. Пусть публика пугается. Двадцать шагов. Тридцать. Сорок. Пробалансировала с шестом по ненадёжной середине. Восемьдесят шагов. Здесь канат почти не качался. Как договаривались, изобразила потерю равновесия и уронила ненужный шест. Под общий стон красиво выпрямилась, раскинула руки и пошла без шеста. Хорошо-то как. Час работы, куча денег и весь день свободен. Всегда бы так. Восемьдесят семь, восемьдесят восемь. Треск. Странный, резкий, как удар хлыста, звук. Жгучая боль, хлестнувшая по ногам, и восемьдесят девятый шаг в грохот реки, в облако холодных брызг. Так легко. Выбили из жизни одним щелчком, как того солдата из Хольма.

Привыкшее ко всему тело успело собраться и, будь вода подобрее… Ох! Арлетта пожалела, что не убилась сразу. Речные струи были твёрдыми, как натянутые канаты, и просто ледяными. Дыхание захватило мгновенно. Оно, может, и к лучшему. Вдохнуть можно было только воду. Канатную плясунью тащило, мотало, перемалывало этой водой, швыряло на острое и твёрдое. Лёгкой смерти, как Альф Астлей, девочка-неудача не заслужила. Где-то далеко, за холодом и грохотом звучали крики: «Канат! Держись! Хватайся!» Будь у неё глаза, Арлетта схватилась бы за первое, что увидела. Но кругом была только бешеная ледяная тьма.

А-а-а! Толпа завопила так, что на миг заглушила грохот реки. А потом вода вдруг стиснула её, выжимая последние остатки воздуха, да ещё и ударила подвздох. Арлетта ахнула, непроизвольно вдохнула. И оказалось, что она может дышать. Вокруг по-прежнему ревело и грохотало. В спину и затылок врезался скользкий холодный камень. Теперь поток нёсся мимо, пытаясь отодрать канатную плясунью от случайной опоры, но что-то мешало.

– Арлетта!

– Кх-кх-кх!

– Ага. Живая. Держись, ты же шпильман! Шпильманы смерти не боятся.

– Я… кх-кх-кх… б-боюсь… – прокашляла Арлетта.

– Чего?

– Смерти.

– Так никто не помирает, – ехидно сообщил ночной брат, – держись за меня, щас поплаваем немного.

Тяжесть, навалившаяся на неё сверху, исчезла. Должно быть, парень разжал руку, которой цеплялся за камень. Их сейчас же рвануло в сторону и понесло. Плыть нежданный спаситель даже не пытался, только старался, чтоб их не било да можно было дышать. Арлетта помогала ему как могла. Шевелила ногами и честно пыталась держать голову над водой. Получалось плохо, но сделать короткий вдох она успевала.

– Хватай!

По лицу хлестнуло, так что слёзы на глазах выступили. Если бы кожа не онемела от холода, боль была бы нестерпимой. Арлетта слепо замахала руками и каким-то чудом нащупала мокрый, скользкий, но родной, горячо любимый канат. Застывшие руки не слушались.

– Хватайся, дура! Я долго не продержусь.

Похоже, он цеплялся за канат, обмотавшись вокруг него, как плющ вокруг забора, обеими ногами и одной рукой. Вторая железным обручем впилась в спину Арлетты, больно обхватывала подмышками, прижимала к костистому, странно горячему телу. Канат дёргался, бился между ними, как чей-то живой длиннющий хвост. Вырвался из непослушных пальцев. Ледяная вода, из которой они высовывались по плечи, не отпускала, дёргала и тащила, пыталась отодрать от опоры.

– Руки!

Протянутые вверх руки внезапно окутало тепло. Дыханием греет – сообразила Арлетта. Торопливо зашевелила пальцами, разминая, и, наконец, смогла ухватиться за ускользающие волокна. Каким-то чудом зацепилась за канат и коченеющими ногами.

Ночной брат выдохнул, немного ослабил хватку.

– А теперь наверх!

Арлетта попыталась подтянуться, вытащить себя из воды. Не вышло.

– Давай! У нас время кончается. Холод нас убьёт.

– Н-не могу.

Теперь скрюченные пальцы впились в канат и, казалось, намертво к нему прикипели.

– Мы, – прохрипел ночной брат, – висим под Старым мостом. Не полезешь – завтра нас будут искать в Либаве.

– Бенедикт вытащит!

– Не вытащит. Слишком тяжело. Они там пытаются, но без толку. Лебёдка нужна, а у них нету! Лезь!

– Я с-стараюсь.

Удерживающая рука выползла из-за спины. Миг, и по мокрой голове скользнуло что-то, зацепилось за уши, упало на шею.

Ночной брат тихо выговорил какое-то слово, за грохотом Арлетта толком не разобрала. То ли «храни», то ли «сохрани». А потом рявкнул, как стражник на учениях:

– Наверх!

И Арлетта полезла. Каким-то чудом руки и ноги послушались. Вытащила себя из холодной воды – дальше пошло легче.

– А ты? – крикнула она, хрипло, как мартовская кошка.

– Давай. Я за тобой.

По канату взобраться – дело нехитрое, даже если этот канат сырой, как банная мочалка, а руки и ноги едва слушаются. В конце концов шпильман она или кто? Канат не дёргался, висел ровно. Должно быть, ночной брат не хотел раскачивать, ждал, пока она поднимется.

Руки отогрелись, начали саднить. Похоже, содраны до крови. Арлетта цеплялась и подтягивалась, а канат всё не кончался. Сверху кричали что-то. Ничего не понять. То ли река грохочет, то ли просто шумит в ушах.

Чужие руки. Много рук. Схватили за волосы, за плечи, за локти, потащили вверх.

– Бенедикт! – запищала Арлетта и оказалась в горячих объятиях, пахнущих потом и гримом. Кто-то жалостливо погладил её по голове, ещё кто-то накинул на плечи сухую рогожку. И публика бывает доброй, если её хорошо развлечь. Нынче они с ночным братом развлекли на славу.

– А-ах!

Новый вопль жадной до крови толпы.

– Что?

Арлетта сбросила рогожку, вцепилась в рубаху Бенедикта.

– Что там?!

– Пёсья кровь! –