Шрифт:
Закладка:
– Нет. Он проспится и вообще забудет, что нас видел. Будет думать только о том, что его дома ждут.
– Ты его заколдовал?
– Вроде того.
– Ты и тех, в Волчьих Водах, тоже так одолел?
– Есть немного. Ну, слегка подраться, конечно, пришлось.
Арлетта уронила плащ. Отшатнулась, шагнула в сторону.
– Стой, дура! Обрыв!
Ноги подкосились. Пришлось сесть на примятую травку.
– Иди сюда!
Арлетта замотала головой.
– Кто ты? – пискнула жалобно. – Не подходи! Не подходи ко мне!
Не послушался, конечно. Подскрипел и плюхнулся рядом.
– Ночной брат, колдун, двоедушник, упырь и дракон-оборотень.
– Ты всё врёшь! Всё время врёшь!
– Ладно. Слушай ужасную правду. Я некромант, вопрошатель мёртвых. Нет у меня слаще радости, чем какое-нибудь кладбище поднять и мертвяков на презренных людишек натравить.
– Опять врёшь, – безнадёжно пробормотала Арлетта, – такого вообще не бывает. И драконов не бывает. А упыри днём не разгуливают, только ночью.
– Да? А я думал – тебе понравится. Чем страшнее негодяй, тем сильнее девичьи сердца привлекает.
– Да куда уж страшнее-то. Он же сказал, что ты по ночам работал… В каждой, мол, деревне…
Ой! Опять. Язык длинный без костей.
– Что в каждой деревне?
Арлетта нахохлилась и даже рот зажала, чтоб не ляпнуть чего лишнего.
– Нет уж, ты договаривай.
– Где один, где двое, где семейство целое.
Мамочки. Вырвалось всё-таки. Вот Бенедикт всегда говорил: молчи, за умную сойдёшь.
– И что, по-твоему, я с ними сделал?
Ну как что. Зарезал и ограбил, ежу понятно. Арлетта свернулась, как тот ёж, даже голову между колен засунула, только чтоб ещё чего лишнего не ляпнуть.
– М-да… – протянул ночной брат. – Догадливая какая. Меня только одно удивляет, почему же ты, зная всё это, меня защищать кинулась.
– Но как же… Ты же свой… И… И…
Прикусила язык и уши зажала. Лишь бы не сболтнуть про жгучие паутинки, про то, что от его песен кажется, от его музыки мерещится.
– Значит, всё-таки я свой. И ожерелье носишь.
Возразить было нечего. Стеклянные бусики из Чернопенья Арлетта носила под кофтой, ближе к телу, перебирала потихоньку, когда думала, что никто не видит. Ну и чего такого. Сто лет ей никто ничего не дарил. Подарками не бросаются. Она и фиалочки засохшие в тряпице сберегла. Но уж об этом ему не дознаться.
– Ты подобрала меня на дороге. Не выдала, сколько бы ни сулили. Выхаживала, как умела. Была моим щитом. И чуть что, кидаешься защищать. А ведь ты меня даже не видела. И уверена, что я вор и убийца. Опасный, как чёрный пардус.
– А ты принц под личиной? – тихонько хмыкнула Арлетта. – Благородный и прекрасный, как белый лебедь?
– Ага. Так и есть.
– Опять врёшь.
– Чего ты вся скрючилась? Я хоть и оборотень, но своих не кусаю.
Арлетта фыркнула и отодвинулась. Щекам стало горячо. То ли страшно, то ли стыдно. В общем, тревожно. Никогда он её зажимать не пытался, даже за руку не брал без нужды. Слов скоромных ни разу не говорил. Почему надо бояться, чего стыдиться, непонятно. Разве что горячих паутинок, которыми снова наполнен весь воздух.
Позади всхрапнул и завозился поверженный разбойник. Ночной брат вздохнул.
– Укрыть бы его всё-таки. Лето к закату идёт. Ночи уже холодные. Руку дай.
Арлетта дёрнулась, чтобы отодвинуться ещё дальше, и ахнула. Сухая трава заскользила, неминуемо съезжая вниз, с шуршанием посыпались камешки. Ой, мама!
Упасть ей не дали. Схватили за предплечье и выдернули обратно, на твёрдую землю. Обняли, крепко стиснули. Пахнуло мятой. Взлетел, забился вокруг порывистый ветер. Арлетте показалось, что над ними взметнулся высокий лёгкий шатёр. Защита от всякой беды и боли. Шатёр из ветра?
– Смотри.
Конечно, никакого шатра. Глухое болото за рекой с печально торчащими из тумана верхушками сухих ёлок. Дальние заречные дали, затянутые прохладным сумраком. Луна, совсем круглая, огромная, повисшая низко над болотным туманом. Широкая седая река, вся в горбах камней, в пенных бурунах. Кипение пены далеко внизу, под обрывом. Над пеной беспечно болтаются тонкие грязные ноги, почти по колено торчащие из-под запачканного золой подола. Ой. Высоко! Страшно! Арлетта охнула, вцепилась в траву, поёрзала, отодвигаясь от края, и ноги под себя поджала от греха подальше. Завертела головой в надежде увидеть ночного брата, запоздало сообразила, что сам себя он видеть не может. И на реку смотреть перестал. Вместо этого уставился на спускавшийся к ней склон дальнего холма, с вершиной, больше похожей на утёс. Темнели пятна валунов, полоски деревьев вдоль границ скудных полей, косой клин соснового леса. А над всем этим, на самом верху крепость, ещё освещённая закатным солнцем. Так ясно, что, казалось, можно разглядеть каждый камешек.
– Это и есть Верховец, – сообщил ночной брат. – Сам-то город, как положено, ниже крепости, с той стороны холма к реке спускается. В этом месте Верхова в Либаву впадает. Город большой, уже давно и за Верхову переполз. Три моста у них. Гордятся ими страшно. Строить было трудно, Верхова бурная, опоры не вобьёшь. На цепях мосты висят, сами себя держат.
– Как это?
– Доберёмся – всё покажу. А ещё там церковь такая есть, на скале над водой, со стороны смотришь – будто в воздухе парит. Когда её строили, берег осыпаться начал. Пришлось сваи и распорки в скалу забивать. Так и стоит на сваях.
– Мне в церковь ходу нет, – на всякий случай напомнила Арлетта, – шпильманы все прокляты.
– Ну, видишь, как славно складывается. Ты проклята, я проклят. Вот вместе и сходим.
– А на что тебе церковь?
– Жениться хочу.
– Чего?
Арлетта фыркнула, стараясь скрепиться, и всё-таки не удержалась. Перестать смеяться оказалось не так-то просто.
– Куда тебе жениться? У тебя же ни кола, ни двора. Хромой. Страшный. Да ещё ловят тебя все кому не лень. – Подумала и добавила: – Ты же с нами хотел. Теперь не хочешь?
И как-то грустно стало. Закатный луч над крепостью померк. Туман затопил реку, поднялся до самого обрыва. Сыро. Холодно.
– Злая ты. Ещё мелкая, а уже такая злющая. Что с тобой дальше-то будет?
Картинка погасла. Судя по шороху, ночной брат лёг на спину. Опять, наверное, в небо смотрит. А в небе нет ничего. Сплошной туман.
– Не лежи на земле, – сказала Арлетта, – ногу застудишь. Пойдём лучше дружка твоего на ночь устроим.
Глава 20
Ночь прошла спокойно. Бенедикт заявился только к полудню, хмурый и деловитый.
– Завтра работать. Всё устроено.
Арлетта пообнималась с Фердинандом, как и следовало после разлуки, запрягла его в повозку, и поехали. Неудачливого разбойника оставили досыпать на костровище. Он уже ворочался, норовил очнуться, но пока не получалось. Бенедикт хотел было тихой сапой увести и роскошного разбойничьего коня, до сих пор привязанного к повозке. Трава в этом месте была ободрана, кусты обкусаны, земля изрыта копытами, будто её под огород вспахали. Ночной брат коня уводить не позволил. Мол, я эту тварь знаю, совладать может лишь хозяин. Не только продать
