пропорционально соответствующего их важности, сам процесс этого и случай, когда он сообщает, что тот важный человек - паша - замечательное представление для человека, который не является профессиональным акробатом.

Во второй половине дня я пытаюсь писать, но с тем же успехом я могу летать, потому что механа переполнена людьми, которые явно не имеют ни малейшего представления о приличиях. В конце концов, весьма изобретательный юноша бросает феску в мою чернильницу, опрокидывая ее. Чем удобна моя чернильница, так тем что она не проливается, иначе, это испортило бы мои заметки.

Видя бесполезность попыток писать, я решил зайти внутрь главной мечети и, снимая свои ботинки, ступаю по священному полу несколько минут и стою, слушая нескольких набожных мусульман, вслух произносящих Коран, ибо, как известно, начался Великий месяц Рамадана, и пост, и молитвы теперь являются ежедневным уделом верного мусульманина в течение тридцати дней, и его религия запрещает ему есть или пить с раннего утра до позднего дня. Осмотрев интерьер, я поднимаюсь по крутой спиральной лестнице на балкон минарета, откуда муэдзин призывает верующих молиться пять раз в день. Когда я высовываю голову через небольшое отверстие, ведущее на балкон, я слегка ошеломлен, обнаружив, что небольшой балкон уже занят муэдзином, и возникает справедливый вопрос о том, кто больше удивлен, муэдзин, увидев мой белый шлем сквозь отверстие, или мое при нахождении его уже в его владениях. Однако я поднимаюсь, присоединяясь к нему, и он, как здравомыслящий человек, занимается своими делами точно так же, как если бы никого не было. Люди на улицах с любопытством поднимают глаза и обращают внимание друг друга на непривычный вид велосипедиста в белом шлеме и муэдзина на минарете вместе; но тот факт, что мне никоим образом не мешают, доказывает, что мусульманский фанатизм, о котором мы все так часто слышали и читали, в европейской Турции почти полностью исчез. Более того, я думаю, что горожане позволили бы мне сделать что-нибудь недозволенное, хотя бы для того, чтобы наложить на меня обязательства "бин! бин!" всякий раз, когда они просят меня. В девять часов я начинаю немного беспокоиться о судьбе моего паспорта и револьвера и, проследовав в полицейские казармы, требую их возвращения.

Очевидно, ничего не было сделано ни в отношении того, ни другого, с тех пор, как они были взяты у меня, потому что мулазим, который бездельничает и курит сигарету на диване, извлекает их из того же места, в который он отправил их сегодня днем, и кладет их перед собой, и, понятно, как всегда задумался озадаченный тем, что же он должен сделать. Я объясняю ему, что я хочу уехать утром. Он посылает жандармов, чтобы вызвать нескольких важных горожан для консультации, в надежде, что некоторые из них или все они вместе, возможно, придут к удовлетворительному выводу обо мне.

Похоже, большая проблема заключается в том, что, хотя я отметил паспорт в Софии и Филиппополисе, но упустил из виду Адрианополь, и чиновники Эски Баба, находящиеся в вилайете последнего города, естественно озадачены, тем, чтобы исправить это упущение. Насколько я могу судить по их разговору, некоторые выступают за то, чтобы отослать меня обратно в Адрианополь, и я немедленно заявляю о своем неодобрении, вновь и вновь обращая их внимание на оттиск генерального консула Турции в Лондоне, давая понять и ставя акцент на том, что этот оттиск действителен для каждой часть Турции, включая вилайет Адрианополя.

Тогда возникает вопрос о том, имеет ли это какое-либо отношение к моему ношению револьвера. На что я откровенно отвечаю, что это не так, в то же время отмечая, что я только что проехал через Сербию и Болгарию (страны, в которых турки считают необходимым иметь оружие, хотя на самом деле в Турции столько же, если не больше, необходимости в оружии), и что я прошел через Мустафу-пашу и Адрианополь, и не подвергаясь репрессиям из-за револьвера. Все это, кажется, только добавляет непонятности и делает их озадаченными, более, чем когда либо. Наконец, одному из них приходит в голову блестящая идея, заключающаяся в том, чтобы переложить тяжесть ответственности на авторитетные плечи паши, важного персонажа, прибывшего в Эски Баба на карете около двух часов назад, и чей приезд я помню, вызвало довольно серьезное волнение среди местных жителей. Паша находится в окружении бородатых турок, сидящих со скрещенными ногами на ковре на открытом воздухе, курящих кальян и сигареты, и потягивающих кофе. Этот паша жирнее и громоздче, если это возможно, чем тот, для чьего развлечения я ездил на велосипеде сегодня днем. Замечу, что все надежды на успешное решение паши, относительно моего прибытии в Константинополь, естественно, исчезают, поскольку, очевидно, одной из главных добродетелей пашалыка является ожирение, качество которому непрерывная езда на велосипеде в жаркую погоду вряд ли способствует. Паша, кажется, добродушный человек, в общем, по манере полных людей, и тут же велит мне сесть на ковер и заказывает кофе и сигареты, чтобы они были в моем распоряжении, пока он рассматривает мое дело. Подражая окружающим, я стараюсь сесть, скрестив ноги, на коврик, но эта позиция настолько неудобна, что я быстро вынужден ее изменить, и мне кажется, что в глазах более одного молчаливого наблюдателя обнаружилось веселое мерцание из-за моей неспособности приспособить свою позу к обычаям страны. Я едва ли думаю, что паша знает что-то большее о том, как должен быть оформлен английский паспорт, чем мулазим или уважаемые граждане Эски Баба. Но он с важным видом критически исследует оттиск генерального консула Турции в Лондоне, в то время как другой турок держит свою зажженную сигарету рядом с ней и выпускает из нее слабый проблеск света. Ясно, что паша не может сделать ничего больше, чем другие, так как многие турецкие паши не могут даже написать свое имя, и используют вместо этого печать. Но, вероятно, с целью произвести благоприятное впечатление на окружающих, он сначала спрашивает меня, англичанин ли я, а затем, «барон» ли я. Без сомнения, думая, что английский барон - это человек, занимающий несколько похожую позицию в английском обществе. Паша в Турции имеет, по истине, деспотическое влияние на людей своего района. Хотя сегодня в Турции есть законы и юристы, но паша, особенно в сельских районах, по-прежнему всесильный человек, который делает практически все, что ему угодно.

На первый вопрос я возвращаю утвердительный ответ. На последний я притворяюсь, что не понимаю. Но я не могу