Шрифт:
Закладка:
В Хасхоре, примерно в пятнадцати километрах от Каухеме, я могу получить свой любимый завтрак из хлеба, молока и фруктов, и пока я ем его за дверью, крепкий турок осторожно садится на велосипед, и решительно сдерживает злобную толпу, пока я не поеду. Дороги этим утром, хотя и холмистые, довольно ровные, и около одиннадцати часов я добираюсь до Эрмули, последнего города в Румелии, где помимо того, что мне необходимо предъявить паспорт, напыщенный лейтенант жандармерии попросил предъявить моё разрешение на ношение револьвера, в первый раз я с таким столкнулся в Европе. Объяснив, насколько я мог, что у меня нет такого разрешения, и что для путешественника разрешение не требуется (что-то, в чем я и сам не был уверен, однако, как мне показалось, никому не нужны были мои слова), я был вежливо разоружен и проведен в караульную комнату в полицейских казармах, и в течение примерно двадцати минут я имею эксклюзивное общество охранника в форме и несчастливые размышления о возможном тяжелом штрафе, если не лишении свободы. Я склонен думать, что, арестовывая и задерживая меня, офицер просто немного демонстрировал свои полномочия своим собратьям эрмулитам, собравшимся вокруг меня и велосипеда, поскольку по истечении получаса мой револьвер и паспорт вернули мне, и без дальнейших запросов или объяснений мне было разрешено спокойно уйти. Как будто умышленно обостряя религиозный аспект, цыгане села разбили палатки прямо у границы и я вижу, что их ослы пасутся на последнем мусульманском кладбище, перед границей Румелии в Турции. В самой первой деревне меняется общее отношение к религиозным вопросам, как будто сама её близость к границе должна привести к жестким различиям. Вместо разрушающихся стен и шатких минаретов, группа женщин с задрапированных полностью в ткани, которые молятся возле хорошо сохранившейся мечети и искренне молятся, так как даже моего присутствия и велосипеда, всегда вызывающего внимания, недостаточно для того, чтобы отвлечь их хотя бы на мгновение от их молитвы. Хотя те, которых я встречаю на дороге как ни странно, выглядывают осторожно из складок их муслиновых паранджей. Сегодня я мучаюсь перед лицом обескураживающего встречного ветра, и дороги, хотя и в большинстве своем можно преодолеть, не самые лучшие. На протяжении большей части пути я движусь по грунтовой дороге, которая в лучшие времена Османской империи была, несомненно, великолепной магистралью, но теперь сорняки и чертополох, свидетельства затухания движения и близости Евмелийской железной дороги, растут прямо по центру, а ямы и непроходимые места делают езду на велосипеде обязательно бодрящим развлечением. Мустафа-паша - первый турецкий город любой важности, к которому я прихожу, и здесь снова должен быть выставлен мой столь востребованный «пассапорт»; но полицейские Мустафы-паши кажутся исключительно умными и вполне приятными людьми. Мой револьвер находится на виду, на своем привычном месте. Но они не обращают на это никакого внимания, и при этом они не задают мне множество вопросов о моих лингвистических достижениях, куда я иду, откуда я приехал и т. д., они просто смотрят на мой паспорт, как будто это его экзамен. Как бы то ни было, мы пожимаем друг другу руки и они с улыбкой просят, чтобы я показал, как я еду. Вскоре после того, как я покину Мустафу-пашу, начинается дождь, заставляя меня искать убежище в удобной водопропускной трубе под дорогой. Я уже спрятался в это убежище, но через несколько минут, оно приглянулось компании из трех смуглых турков, которые ехали в Мустафе-паша верхом на лошадях, и тоже желали спрятаться. Эти люди сразу же выражают свое удивление, обнаружив меня и велосипед под водопропускной трубой, сначала комментируют нас, а затем высыпают батарею турецких вопросов на мою несчастную голову, почти выводя меня из себя, пока я не сбежал. Они, конечно, совершенно непонятны мне. Потому что, если кто-то из них задает вопрос, пожимание плечами заставляет его повторять одно и то же снова и снова, каждый раз немного громче и немного обдуманнее. Иногда они все сразу задают три вопроса и подчеркивают их одновременно, пока я не начинаю думать, что это заговор, чтобы заболтать меня и утащить всё, что у меня есть при себе. У всех троих на поясах длинные ножи, и вместо того, чтобы указывать пальцем на механизм велосипеда друг другу, как цивилизованные люди, они используют эти длинные, злобные на вид ножи для этой цели. Они могут оказаться бандой страшных злодеев из-за всего, что я знаю о них и я могу судить по их общему виду, и ввиду очевидного невыгодного положения одного против трех в таких тесных условиях, я избегаю их непосредственного общества в максимально возможной степени, отодвинувшись к одному концу водопропускной трубы. Вероятно, они достаточно честны, но поскольку их допросы кажутся неисчерпаемыми, в конце получаса я решаю сбежать под дождь и рискнуть найти какое-то другое убежище впереди, а не терпеть их громкие нападки. Они все трое выходят посмотреть, что произойдет, и мне не стыдно признаться, что я стоял перед велосипедом под дождем дольше, чем это необходимо, чтобы удержать их подольше под дождем, чтобы они промокли посильнее, из-за мести за то, что они практически вытеснил меня из водопропускной трубы, и, поскольку у меня есть водостойкая одежда, а у них ничего подобного нет, я частично преуспел в своих планах.
Дорога - та же самая древняя и заброшенная грунтовка, но между Мустафой-паша и Адрианополем они либо делают вид, что ремонтируют ее, либо движение достаточно, чтобы подавить сорняки, и я могу ехать и ехать, несмотря на ливень. Проехав около двух миль, я прихожу к другой водопропускной трубе, в которой я считаю целесообразным укрыться. Здесь я также нахожу себе компанию, но на этот раз это одинокий скотовод, который либо слишком туп и глуп, чтобы что-то делать, он поочередно смотрит на меня и велосипед, либо еще глух и туп, но, мой недавний опыт заставляет меня быть осторожнее с соблазном использовать язык. Дождь заставляет меня оставаться в тесноте в этом последнем узком
