я въезжаю в Эски Бабу, жандарм, стоящий у ворот полицейского барака, кричит мне вслед, чтобы я остановился и предъявил «пассапорт». Показывание моего паспорта почти в каждой деревне становится утомительным, и, поскольку я собираюсь остаться здесь хотя бы на ночь, я игнорирую вызов жандарма и поворачиваю к механе. Вскоре два жандарма еще раз спрашивают, есть ли у меня «passaporte», но, узнав, что сегодня я не поеду дальше, они не потрудились посмотреть документ, средний турецкий чиновник, неукоснительно верит в то, что никогда ничего не надо делать сегодня, что можно отложить до завтра.

Уроженцы турецкой внутренней деревни не слишком близки к газетам и, как следствие, глубоко невежественны, не имея ни малейшего представления о чем-либо, за исключением того, с чем они знакомятся и окружены в повседневной жизни, и появление велосипеда действительно странное событие, нечто, находящееся совершенно за пределами их понимания. Механа весь вечер полна дико жестикулирующих, громко комментирующих и спорящих толп турок и христиан.

Хотя в Эски Баба, по-видимому, довольно много коренных не мусульман, сегодня вечером на улицах не видно ни одной женщины. И по наблюдениям на следующий день я сужу, что это консервативная деревня мусульман, где турецкие женщины, помимо того, что они сдержанны и укрыты согласно религиозным традициям, редко выходят за пределы двора, а женщины, которые не являются мусульманками, впитывают что-то из духа доминирующего народа и тоже лучше себя чувствуют на заднем дворе. На главной улице Эски Баба в вечернее время собирается множество собак, больших и маленьких, и при всех возможных несчастьях, ожидают с голодными глазами какой-нибудь кусочек пищи или субпродуктов, которым можно поживиться. Надо сказать, что турки никогда не издеваются над собаками, но каждый мужчина-христианин в Эски Баба, кажется, считает себя обязанным пнуть или бросить камень в какую-нибудь шавку, и едва ли проходит минута в течение всего вечера без визга какого-либо несчастного животного. Эти люди, кажется, наслаждаются страданиями собаки. Один бездушный крестьянин, который в течение вечера так жестоко пинает полуголодную собачку, что бедное животное приходит в бешенство, а после того, как пошатываясь и катаясь по всей улице, падает замертво, герой восхищается комментариями толпы, которая с восторгом наблюдает за страданиями существа. Смотреть, как собаки получают самые выразительные удары, кажется, являются обычным вечерним времяпрепровождением среди мужского населения не мусульман Эски Бабы, и все кажутся заинтересованными и восхищенными, когда какое-то несчастное животное получает суровую трепку. Коврик из камыша на полу конюшни - моя кровать сегодня вечером, с дюжиной неприятного вида туземцев. Чтобы избежать с ними тесного общения, я занимаю свою позицию в опасной близости от задних ног осла, в шести футах от того места, где потомство того же животного растягивается со всей детской непринужденностью. Поспать удается не долго. Потому что блохи слишком много уделяют внимания моей персоне, потому что цветущая колония ласточек под крышей непрерывно щебечет, и к рассвету двое муэдзинов, на минаретах каждой из двух близлежащих мечетей, начинают призывать верующих к молитве и голосить «Аллах, Аллах!» голосами людей, склонных к добросовестному выполнению своего долга, чтобы каждый мусульманин, по крайней мере, за милю слышал призыв, отнимая у меня даже тот короткий час покоя, который обычно следует за бессонной ночью.

В воскресенье утром снова идет сильный дождь - фактически, последняя неделя была самой дождливой, какую я когда-либо видел за пределами Англии, - и учитывая состояние дорог к югу от Эски Баба, перспективы выглядят благоприятными для воскресного изучения турецкой деревни.

Мужчины торжественно сидят на корточках у террасы механы, курят кальян и пьют крошечные чашки густого черного кофе, и они с удивлением смотрят на меня, пока я поглощаю плотный завтрак. Не могу сказать что их удивляет, в том ли новизна, чтобы увидеть «едящего велосипедиста», или новизна в том, чтобы видеть, как кто-то ест, так рано утром, как это делаю я, ибо никто, кажется, не принимает много твердой пищи до полудня. Все утро люди, роящиеся вокруг, раздражают меня словами: «Бин, бин, бин, месье». Велосипед заперт в задней камере, и трижды я его любезно достаю и стараюсь удовлетворить их любопытство, проезжая по ровной дороге длиной в сто ярдов в задней части механы, но их назойливость ни на минуту не прекращается. Наконец, раздражение становится настолько невыносимым, что владелец пожалел мою измученную голову, и, после довольно сердитого разговора с толпой, запирает меня в одной комнате с велосипедом. Железные решетки охраняют задние окна домов в Эски Баба, и прежде чем я довольно растянулся на своем коврике, на решетке появляется несколько смуглых лиц, и несколько голосов одновременно включаются в ужасный хор: «Бин, бин, бин, месье, бин, бин.» и принуждают меня закрыть, в середине жаркого дня - дождь прекратился около десяти часов - единственный маленький канал вентиляции в душной маленькой комнате. Уединение, даже на мгновение совершенно исключено, поскольку даже при закрытом окне лица постоянно всматриваются, стремясь кинуть даже мельчайший взгляд на меня и на велосипед. То, что судьба сегодня против меня, становится достаточно ясно, потому что прежде, чем закончился час моего заключения в комнате, дверь отперлась, чтобы впустить мулазима (лейтенанта жандармов) и двух его подчиненных, с длинными кавалерийскими саблями, болтающимися у их ног, по манере турецкой полиции.

Вдобавок к мыслям о моем паспорте, моем средстве передвижения и вообще моих дел, посещающих их вялые мозги, они теперь использовали свой мозг до такой степени, что дошли до мысли о моем револьвере. Но, прежде всего, они хотят увидеть моё замечательное выступление на велосипеде, который не может стоять один. После того, как я снова любезно уважил жандармов и собравшуюся толпу, они возвращают мне комплимент, нежно проводя меня до полицейского управления, где, потратив около часа на изучение моего паспорта, они кладут этот документ и мой револьвер в свою надежную коробку и без лишних слов машут мне в знак признательности. Вернувшись в механу, я обнаружил тучного пашу и несколько особо влиятельных турок, ожидающих моего появления, с той же дьявольской просьбой: «Бин! Бин!» Вскоре после этого приходят два мусульманских священника с той же просьбой... И, конечно же, не менее полудюжины раз в полдень я выношу велосипед и катаюсь, из уважения к ненасытному любопытству очередного «очень важного» турка; и каждый отдельный раз моя аудитория состоит не только из людей, лично делающих запрос, но из всего жестикулирующего мужского населения. Владелец механы любезно берет на себя обязанность информировать меня, до какой степени мои посетители являются важными людьми. Пантомима набухания его черт и формирования до размера,