— Не обижайтесь вы на него, Аграфена Сергеевна. Он последнюю неделю сам не свой. Сердит, как черт, да бранит всех подряд. — Степан осторожно погладил локоть Груши, словно успокаивая ее, как ребенка, и уже проникновенно и тихо добавил: — Что же думаете, я не понимаю, Грушенька, что вас никто и не спрашивал, хотите ли вы с барином миловаться али нет?

После этих слов Степана, девушка лишь горестно всхлипнула и, закрыв лицо ладонями, бегом устремилась в дальний уголок оранжереи. Степан, проводив стройную фигурку Груши долгим взглядом, быстро пошел вслед за Елагиным и Федором наружу. Когда он вышел, Федор произнес:

— Надо будет, наверное, мужиков шесть на разломку поставить, как вы считаете, Андрей Прохорович?

— Не меньше, — кивнул Елагин и, увидев Степана, что приблизился к ним, обратился к нему: — Как думаешь, Степан, сколько ясельных загонов нужно будет на первое время?

Степан хмуро взглянул на Елагина и, проигнорировав вопрос, строго спросил:

— И чего ты накинулся-то на Аграфену Сергеевну, не пойму? И обидел ни за что?

— Ты что это, Степан Алексеевич, никак защищать ее вздумал? — опешил Елагин.

— Да, вздумал. Не прав ты Андрей, — ответил Степан, желая осадить Андрея. Коренастому, крепкому Степану было уже за тридцать. Светлые русые волосы и небольшая короткая борода совсем не портили его приветливого славянского лица. Он был неженат и не думал о девках, занимаясь день и ночь с лошадьми, в которых души не чаял. Сам мужик был свободным и за свою работу получал небольшое жалование от князей, ибо прекрасно разбирался в лошадях и их разведении.

— Вот бы эту цацу, Аграфену Сергеевну, снова на кухню определить, хорошо она там смотрелась! — недовольно заметил Андрей.

— Так тебе князь и позволил его новую игрушку на кухню сослать, — усмехнулся не по-доброму Степан.

— А как же еще по-другому с блудливыми девками-то? — выплюнул Елагин. Федор молчал и, переводя взор на мужчин, тихо стоял, боясь вмешиваться. Он видел, Андрей и Степан оба бледны и бросают друг на друга недовольные взгляды.

— Ты же знаешь, что ее мнение мало кого интересовало, — ответил ему Степан. — Тем более все знают, что князь сразу по приезде из-за границы стал домогаться ее. Так это и неудивительно, красавица-то она писаная. Бывает, посмотришь на нее, так и кажется, что не простая девка, а царевна неземная…

— Какая царевна? Крепостная она! И должна знать свое место! — не унимался Андрей. — А то возомнила себя барышней!

Степан, как будто не слыша слов Андрея, продолжал:

— А глаза-то какие дивно-чудные, явно сказочные!

— Глаза как глаза, — сказал колко Андрей, отчетливо представляя необычный фиолетовый цвет глаз Груши.

— Не скажи, они как омут… — выдохнул Степан вдохновенно. — Если так подсчитать, почти два месяца будет, как она отказывала князю.

— Может, ты это ей в добродетели запишешь? — съехидничал Андрей.

— Что ты так зло судишь-то? — удивленно спросил Степан.

— Была бы добродетельной, не отдалась бы князю.

— А думаешь, хочется ей получить ударов пятьдесят плетьми на конюшне? — сказал в защиту Груши Степан. — Каждый из крепостных изворачивается, как может.

— Другие-то дворовые девки более порядочными оказались, чем эта твоя благовоспитанная девица.

— Так князь ни на кого и не смотрел, кроме нее, — уточнил Степан. — Рядом с ней все невзрачные.

— И что это ты Аграфену защищаешь? — насторожился Елагин и посмотрел на друга подозрительным взглядом. — Тоже, что ли, околдовала тебя?

Степан добродушно рассмеялся и похлопал Андрея по плечу.

— Вижу я, что ревность тебе глаза застит, — сказал очень тихо Степан на ухо Елагину, чтобы Федор не услышал.

— Что? — выпалил Андрей.

— То-то и оно. Поэтому и злишься так, что Аграфена Сергеевна князю досталась, а не тебе, — добавил он так же тихо.

— Да нужна она мне больно, — фыркнул Андрей, отойдя от Степана и не желая более продолжать разговор, потому что друг верно разгадал его тайные чувства к Груше. Обернувшись к Федору, он заметил: — Надо все хорошенько просчитать…

Полчаса проплакав в оранжерее, Груша поняла, что, если теперь не попросить помощи у Урусова, этот невозможный, гадкий Андрей, который превратился в последнее время в какого-то демона, разрушит ее любимую оранжерею. Она устремилась в дом и на лестнице наткнулась на князя Константина.

— Что-то случалось, Грушенька? — ласково спросил Урусов, заглядывая в мокрые глаза девушки. Она несчастно посмотрела на него и, словно ребенок, уткнулась лицом в широкое плечо. — Ты плачешь, душа моя? — опешил князь. Он быстро обнял девушку и погладил по волосам. — У тебя что-то болит?

— Нет, — ответила Груша тихо.

— Ну-ка, пойдем со мной, — вымолвил Урусов озабоченно. Видя, как слуги глазеют на них в парадной, он увел девушку в гостиную. Здесь, устроив Грушу на диванчике, он присел рядом на корточки, чтобы его лицо оказалось на уровне глаз девушки. С участием заглядывая в ее прекрасные заплаканные глаза, князь очень ласково спросил: — Что же тогда стряслось, душенька? Расскажи мне, не бойся.

Груша икнула и несчастно посмотрела на Константина. Его пытливый взор будто проникал в мысли девушки, князь внимательно и напряженно глядел в ее большие фиолетовые очи. Урусов вдруг подумал о том, что она еще совершенная девочка. И даже плачет как обиженный ребенок. Отчего-то в этот момент он ощутил, что хочет уберечь ее от всего злого, жестокого в этом мире и сделать так, чтобы она была счастлива.

— Тебя кто-то обидел? — спросил вдруг князь. Груша, устремив на него полный боли взор, кивнула. — Кто же?

— Елагин, — пролепетала девушка, ощущая, что совсем не хочет жаловаться Урусову на Андрея. Именно поэтому все предыдущие дни она о нападках Елагина ни словом не обмолвилась князю. Но теперь больше нельзя было скрывать от Урусова то, что собирался сделать Андрей.

— Что он сказал? — строго спросил князь. Присев рядом с девушкой на диванчик, он внимательно посмотрел на нее. Ее глаза от слез заблестели, и их цвет стал светлого-сиреневым, Она молчала, не зная, с чего начать, и Урусов, не выдержав напряжения, нервно вымолвил: — Грушенька, говори…

— Он хочет снести оранжерею, которую еще ваша матушка так обожала. А там столько цветов. Я их так все люблю! А он хочет там конюшни устроить, и все цветы мои погубить!

— Конюшню? — опешил Урусов.

— Ну да, — закивала Груша. — Вы же дали ему поручение рысаков разводить. Вот он и решил сломать оранжерею, а на ее месте новые загоны для разведения коней устроить. Я попыталась возразить, но Андрей Прохорович совсем не захотел меня слушать и сказал, что это меня не касается…

— Ах, вон он что, — понял князь. — Да, я велел ему найти место, — и задумался. — Тебе нужна эта оранжерея?