Недолго думая, Андрей приготовил мыльную пену и, достав из небольшого ящичка бритвенные принадлежности, начал упорно, настойчиво намыливать густую темную поросль, намереваясь избавиться от нее. Бороду он отрастил еще пять лет назад, с ней было проще ухаживать за собой. За неимением излишка свободного времени Елагин вполне примирился с бородой и два раза в неделю ездил к знакомому цирюльнику в Калугу, который подравнивал и подстригал его. И, по мнению Андрея, этого было вполне достаточно для наведения порядка в его облике. Но в данную минуту, отчего-то в душе завидуя аристократизму, напыщенности и красоте князя, Андрей думал об одном — показать Грушеньке, что он, Елагин, не хуже этого богатого развратника. Понимая, что теперь ему придется бриться каждый день, ибо иначе его лицо будет неприглядно выглядеть, Андрей сантиметр за сантиметром сбривал темную бороду.

Молодому человеку пришлось проделать эту процедуру дважды, чтобы убрать всю нежеланную растительность. Оставив шапку густых темных волос на голове и умело причесав чуть набок непокорную гриву, Андрей хмуро и критически осмотрел себя в зеркало. Он отметил, что его нос, лоб и верх щек уже загорели, а нижняя часть лица была уж больно светла. Однако знал, что через пару недель загар станет равномерным. Удовлетворенно смыв остатки мыла с лица, он начал проворно намыливать шею и подмышки. Закончив с этим, Елагин быстро облачился в свой неизменный наряд: темные брюки, светлую простую рубашку без горла, короткий простой черный сюртук и мягкие кожаные сапоги. Он стремительно вышел из комнаты, понимая, что надо немедленно заняться делами, чтобы отвлечься, пока ужасные дикие думы о Груше окончательно не свели его с ума.

Когда около восьми Андрей зашел на кухню, собираясь позавтракать, там уже находились Матрена, Михей — дворник — и три дворовые девки в простых платьях из темного сукна, которые помогали на кухне. Елагин прошел внутрь и сухо поздоровался со всеми. Проша и Маня, которые стояли у хозяйственного стола, нарезая овощи, невольно повернули на его голос головы и удивленно уставились на молодого человека, увидев его гладко выбритым. Отчего-то девицы быстро о чем-то зашушукались и, пытливо глядя на Андрея, смущаясь, захихикали. Дуня, которая мыла посуду, тоже обернулась. Елагин проигнорировал косые взоры девиц и уселся за дубовый обеденный стол.

— Оладушек изволите откушать, Андрей Прохорович? — услужливо спросила кухарка, приблизившись к управляющему.

Андрей обратил благодарный добрый взор на пожилую женщину и глухо заметил:

— Да, Матрена попробую, спасибо.

— Сейчас подам, — довольно кивнула та и поспешила к плите.

Елагин вновь нехотя перевел глаза на трех молодых девок, которые стояли неподалеку. Они то и дело, бросали на него долгие призывные взоры и как-то глупо хихикали, перестав резать овощи. Чувствуя, что это повышенное внимание совсем ему не по душе, Андрей, не выдержав, строго вымолвил:

— У вас что, дел нет? Что уставились-то, на мне узоров нет!

Молодой человек поочередно зыркнул на них ледяным недовольным взглядом, и девушки отвернулись, продолжая делать свои дела. И лишь Проша, явно не смутившись от выпада Елагина, как-то криво усмехнулась, но так и продолжала глазеть на него. Матрена быстро поставила перед молодым человеком большую тарелку с горячими оладьями и глубокую миску со сметаной. Андрей чуть отлил в свою тарелку. Взяв оладушку, он, обмакнув ее в сметану, откусил.

Проша, так и не спуская с Елагина внимательных заискивающих глаз, медленно подошла к молодому человеку. Остановившись через стол от него и глядя в упор на Андрея, проворковала:

— А че это вы, Андрей Прохорович, сегодня у нас такой красивый? Побрились никак?

— Не твоего ума дело, — пробубнил Андрей, смутившись, и уткнулся глазами в тарелку. Он взял вторую оладушку.

— Никак жениться надумали? — вдруг громко произнесла Проша. Елагин метнул на нее предостерегающий хмурый взор и вновь уткнулся взглядом в тарелку, проигнорировав наглый вопрос девушки. Остальные девки глупо захихикали, вновь уставившись на Елагина, а Матрена охнула.

— Прошка, сходи на двор, зелени мне нарви, — велела ей строго кухарка, видя, что обнаглевшая Прасковья прямо прилипла к управляющему и не дает ему спокойно есть. Но та даже не сдвинулась с места, а нагло уселась на скамью напротив Андрея и, как-то уж больно призывно улыбнувшись, произнесла:

— Так вы меня в жены возьмите, Андрей Прохорович. Уж я бы вовсе не против была…

— Прошка! — возмутилась Матрена.

Елагин же, подняв взор на Прошу, вмиг рассердился и, испепеляя девицу злым взглядом, прочеканил:

— Всыпать бы плетей по твоему длинному языку, может, тогда помолчишь немного.

— Только стращать и умеете, — проскрежетала обиженно Проша. — А может, я так смогу зацеловать, что вовек другую девку не захотите…

— Ты что, совсем ошалела? — грозно произнесла Матрена и, подойдя к девушке, со всей силы стукнула ее половником по плечу. — Иди на двор, кому сказала! Дай спокойно поесть Андрею Прохоровичу!

Елагин холодно и безразлично усмехнулся и вновь опустил глаза в тарелку. Проша тут же взвилась с места и почти бегом устремилась на двор. Матрена же, увидев, что пальцы правой руки молодого человека изранены, а платок насквозь пропитался кровью, воскликнула:

— Позвольте, я перебинтую руку вам, Андрей Прохорович?

— Буду признателен вам, Матрена Никитична, — ответил тихо Андрей, печально улыбнувшись женщине.

Прошло три дня. Как и накануне с позволения Урусова, Груша с утра занималась цветами в оранжерее. Константин в настоящее время довольный, умиротворенный по утрам после завтрака занимался делами: решал разные вопросы с поверенными, принимал просителей, разбирал корреспонденцию. Весь последний месяц по причине нездоровья князя и его постоянного хмельного дурмана дела оставались в беспорядке. Теперь же, получив желанную девушку и ежедневно наслаждаясь ее обществом, сладостной близостью и осознанием того, что Груша полностью принадлежит ему, Урусов вновь начал заниматься делами своих имений и предприятий.

От нечего делать Груша выпросила у Константина позволения по утрам до обеда возиться в старой оранжерее с цветами. Здесь девушка была истинно счастлива. С любовью пересаживая, обрезая и облагораживая розы, пионы и другие растения, она словно погружалась в иной мир. Мир ее счастливого детства, радужных грез и былого. Здесь, среди зеленых благоухающих растений-друзей, ее не посещали ни удушливое состояние тревоги от того, что она, забыв про девичью честь, стала любовницей князя, ни гадливое чувство неприязни, которое возникало у нее, едва Урусов оказывался рядом. Наконец, здесь, в этом зеленом мире, не было злобы Андрея, который за последние три дня просто измучил ее своими обидными словами.

Елагин всегда появлялся неожиданно, как и в первый день, у липы. Позавчера, например, она повздорила с ним на конюшне, когда собралась покататься верхом. Отчего-то в этот момент там появился Андрей и долго не давал ей взобраться на кобылу, которую уже оседлал для нее Степан. Елагин ни с того ни с сего привязался к ней и вырывая из ее рук уздечку, как-то зло заявил, что дворовые девки не имеют права ездить верхом, как барышни. Груша вступила с ним в перепалку, заметив, что это не его дело. А в ответ молодой человек наговорил ей кучу гадостей, упомянув про ее недостойное, вульгарное поведение. Девушку спасло только появление Степана, увидев которого, Елагин мгновенно ретировался из конюшни.