Уже через неделю все поместье и соседние деревни гудели о том, что Груша стала усладой князя Урусова. Многие крепостные бабы и мужики косо смотрели на девушку, считая ее поведение непристойным. Но были и такие, которые жалели Грушу, понимая, что она всего лишь подневольная девка и барину не откажешь. Татьяна Николаевна, также открыто осуждая Грушу, почти перестала с ней общаться, а вскоре вообще уехала в Москву, довольная тем, что теперь ненавистная крепостная девица, которую мать воспитала подобно дворянке, получила по заслугам. Княжна, естественно, в тайне радовалась падению и унижению Груши, так как чувствовала, что вскорости Елагин возненавидит девушку, а она, Татьяна, едва вернется в поместье, станет утешением для молодого человека.

Константин, как и после первой проведенной вместе с Грушей ночи, был очень ласков с девушкой, постоянно нуждался в ее обществе, то и дело дарил безделушки. Каждую ночь князь настаивал на интимной близости, и Груша, понимая, что от ее поведения зависит дальнейшая судьба, терпеливо выносила все ласковые любовные атаки Урусова, ибо так и жила в комнатах князя.

Сначала стеснительная, испуганная и смущенная, Груша уже через неделю как будто привыкла к близости Урусова, и по настоянию князя даже начала отвечать ему своими ласками и поцелуями, стараясь угодить. Да, как и раньше, девушку мучили его объятья, но Груша, закрыв свою душу и чувства на замок, решила, что этот месяц проживает словно в другом мире, в котором она должна находиться рядом с Урусовым, играя несвойственную ей роль любовницы. Она понимала, все это временно, и оттого научилась не слушать терзаний сердца, которое твердило, что ее положение при князе и интимные отношения с Урусовым неприемлемы и гнусны. Видя в ближайшем будущем лишь долгожданную свободу, Груша готова была заглушить в своем сознании все доводы против этой позорной связи, думая только о том, что вскоре станет вольной как ветер.

В тот солнечный день после обеда Груша, как и накануне, возилась с цветами. В какой-то момент она невольно заслышала голоса мужчин, которые зашли в оранжерею. Федор, второй приказчик, Степан, конюх, и Елагин показались неподалеку от нее, и Груша, находясь всего через ряд кустов, услышала их разговор. Мужчины не замечали ее, ибо девушка сидела на каменном выступе около грядки, рыхля землю.

— Не думаю, что эта оранжерея подлежит восстановлению, — услышала девушка баритон Елагина.

— Я с вами согласен, Андрей Прохорович, — поддакнул Федор, — на восстановление уйма денег уйдет.

— Естественно, Федор Ильич, — заметил Елагин. Мужчины медленно шагали по широкому проходу, рассматривали огромное обветшавшее здание. В тишине Груша отчетливо слышала каждое их слово. Елагин добавил: — Проще оранжерею снести. А на этом месте новые добротные конюшни построить или конный завод по выведению племенных рысаков можно обустроить.

— Но как-то ломать здесь все жалко, — заметил Степан. — И столько цветов здесь. Покойная княгиня уж очень любила это место.

— А теперь оно никому не нужно, — заметил Елагин сухо.

— Вот именно, — заметил Федор. — Степан Алексеевич, Андрею Прохоровичу виднее.

— Князь приказал мне место найти для рысиного завода, — бросил Андрей. — Я вот и подумал, раз оранжерея эта никому не нужна, а фундамент здесь добротный, можно его использовать при строительстве. И место здесь высокое, теплое, как раз для разведения молодняка подойдет.

Мужчины остановились, осматриваясь по сторонам, и уже начали обсуждать, куда девать старое стекло из оранжереи. Груша некоторое время напряженно слушала их разговор, но, наконец, не выдержав, вышла к ним навстречу.

— Извините меня, — заметила девушка, приближаясь к мужчинам. — Но здесь, кроме роз, еще много диковинных редких растений. Княгиня Мария Кирилловна собирала их по всей России, жалко будет губить это все.

— И эта еще здесь, — пробубнил Елагин, отворачиваясь от Груши, когда она поравнялась с ними. Федор и Степан поздоровались.

— Я тоже думаю, что надо обо всем хорошенько поразмыслить, Аграфена Сергеевна, — заметил Степан. — И впрямь, Андрей, при покойной княгине уж больно это место красивое было.

— Андрей Прохорович, — обратилась Груша к Елагину умоляюще, устремив на него взор. — Прошу, не надо здесь конюшню устраивать. Я постепенно приведу все цветники в порядок.

Андрей обернулся к девушке и презрительно смерил ее взглядом.

— Еще барские сожительницы указывать мне будут, что делать, вот новость! — злобно выплюнул Елагин. Груша испуганно замолчала и напряглась. Она поняла, что он специально унизил ее пред всеми. А Андрей все в той же задиристой обидной манере продолжал: — Вы, Аграфена Сергеевна, лучше бы в княжеской спальне командовали, а не здесь! Как-нибудь без ваших советов обойдемся.

От унижения Груша смертельно побледнела, а через секунду покраснела от стыда. Она отметила на себе заинтересованный пытливый взор Федора и жалостливый взгляд Степана. Елагин же глядел хмуро и зло, как и в предыдущие дни. Мало того, в данную минуту его злоба просто вырывалась наружу, и он, не стесняясь мужчин, оскорблял ее открыто, совершено не жалея. И отчего-то в этот миг Груша ошарашено поняла, что Елагин задумал сносить оранжерею именно из-за нее, а точнее, назло ей. Ведь он прекрасно знал, что она, Груша, была единственным человеком в усадьбе, кто любил это место, ведь только здесь девушка искренне радовалась. И теперь, явно желая как можно больнее задеть ее и обидеть, Андрей словно специально выдумал непосредственно здесь устроить конюшни, тогда как свободной земли в имении было предостаточно.

— Пойдем, Федор Ильич, обсудим все на улице, — велел властно Елагин и, бросив последний уничтожающий взор на девушку, направился к выходу с молодым человеком.

С глазами, полными слез, Груша смотрела вслед мужчинам, отчетливо понимая, что Елагин действительно задумал осуществить этот ужасный план по сносу оранжереи. Степан остался рядом с ней, как-то озабоченно глядя на бледное лицо девушки. Увидев на ее глазах слезы, он участливо, ласково вымолвил: