или же юмору, недоступному простым смертным.

Энн (или Эдола?) смотрела на него с вежливым любопытством. Как еще она на него могла смотреть? Ничего не зная о нем, не подозревая, кто он и зачем пришел. Аурелия представила его коллегой и почти не слукавила. Сказала пациентке, что нужно независимое мнение, что нужен кто-то, кто с ней просто поговорит.

Лирна шла на контакт легко. И теперь изучала его с тем детским любопытством, которое просто не может испытывать человек в тридцать. С некоторым трудом Карлин вспомнил теоретические выкладки и некоторые случаи, с которыми он сталкивался, когда психическое развитие человека «стопорилось» на определенном этапе психосексуального развития. И далее годы шли, а психика не развивалась. Сейчас ощущение было такое же. Как будто эта девушка замерла. Взгляд ее был молодым, юным, неопытным, взглядом подростка. А лицо — взрослой женщины, которой перемахнуло за тридцать.

— Ваш добрый друг-коллега носит маски, — внезапно заявила Энн. — Он смотрит на меня так, как будто думает, что я лишь тень некогда живого человека. Как будто он имеет право так смотреть. Как будто знает больше, чем вы или я.

— Это доктор Марк Карлин, — мягко произнесла Баррон, игнорируя манипуляцию пациентки. — Он действительно знает больше, чем ты или я. У него уникальный опыт работы с уникальными пациентами.

— Такими, как я?

Марк различил в нежном голоске Энн толику торжества и удержался от улыбки.

— Возможно, — ответила Аурелия, заметив, что профайлер говорить не спешит.

Она согласилась на эту встречу, и Марк был ей благодарен. И почти боялся того разговора, который у них возникнет после.

— Я пришел тебе рассказать о человеке, который делает ужасные вещи, — заговорил Марк. Если Аурелия и удивилась, то виду не подала. — Эти вещи настолько ужасны, что даже взрослые люди не могут обсуждать их между собой. Они поражают сознание. А особо впечатлительные теряют способность спать. Хочешь ли ты поговорить со мной об этом?

— Да! — Ее глаза вспыхнули. — Но с условием.

— Внимаю.

— Если этот человек — не я.

«Не я». Не «не она». Не «душитель», не кто-то там, кем, по мнению всех, она являлась. А «не я». Это можно было бы считать маленькой победой, но Карлин не привык верить быстрым результатом. Он сделал мысленную пометку и продолжил:

— А почему я должен говорить с тобой о тебе, Энн?

— Потому что ко мне приходят только для того, чтобы обвинить в том, чего я не делала.

— Не делала?

— Я считаю, что не делала! — вспыхнув, воскликнула она.

— Это другой человек, — сбил ее с колеи возбуждения профайлер. — И он опасен прямо сейчас. Даже если те другие люди правы в отношении тебя, даже если в прошлом ты творила ужасные, непостижимые вещи, даже если ты действительно та, за кого тебя принимают, ты сейчас не смогла бы никому причинить вреда. Ведь так?

— Вот именно! — горячо подтвердила Энн, не замечая, как неумолимо движется в капкан, расставленный Карлином.

— А он убивает прямо сейчас. И оставляет нам послания.

— И почему вы решили поговорить со мной?

— Ты много размышляешь про маски и двойственность натуры. Говоришь о том, что черное может вдруг обернуться белым, что серый — это естественный цвет мироздания. Что в любой истине кроется ложь, а каждое утверждение раскрывается по-новому, если посмотреть на него с другой стороны. Я подумал, что ты уникальна. То, как ты видишь мир, каким ты его ощущаешь, как принимаешь ужасные решения, но несешь ответственность за них, запертая в этой клинике, не встретить больше нигде. Ты думаешь иначе. Не так, как полиция, не так, как врачи. Иногда, чтобы выйти на невозможный след, нужно просто изменить точку восприятия.

Ее щеки залил румянец наслаждения. Она скрывала эмоции, маскировала их. Но мягкий голос Карлина, его магнетическое влияние на собеседника, которое действовало безотказно, если он того хотел, раскрепостили молодую женщину. Энн будто подняла голову — и на ее лице всего лишь на мгновение скользнула презрительная гримаска. Как будто она подтверждала: да, я уникальна, да, я знаю, о чем ты, попробуй, покажи. Давай поиграем в эту чудесную игру.

— Я не психолог, — подавив эмоции, сообщила Энн.

— Но училась.

— Не закончила.

— Но вникала.

— Вникала. Кого он убивает?

В комнате повисла тишина. В ней не было напряжения. Только шуршание грифеля простого карандаша по блокноту Аурелии — она делала заметки. Марк посмотрел бы на нее, но разрывать зрительный контакт с Энн сейчас было опасно. Вся подготовительная работа зря, если он так просто сдастся.

— Женщин.

— Всего-то?! — расхохоталась пациентка. — Всего-то женщин? И ради этого вы отправились сюда? Поговорить о мертвых женщинах?

— У одной он удалил лицо. У другой — волосы.

Марк знал, что лицо и волосы не связаны между собой, они несут разный посыл, но должен был дать ей такое, за что ее больная, распавшаяся психика ухватится. И не прогадал. Смех оборвался так же резко, как и начался, и Энн наклонилась вперед. Если бы могла, она бы побежала к нему, чтобы выбить информацию. Ее тянуло к нему. К его знаниям, доступам, к тому мраку, бездне, которые распахивали свои двери перед ним. Она чувствовала, что Карлин близок к смерти как никто другой. Но что важнее, он близок к безумию. Ведь лучше кого бы то ни было в Треверберге он способен погрузиться в мозг серийного убийцы и сохранить при этом собственный мир.

— Маски! — фыркнула Энн, тщательно скрывая собственный восторг. — Отобрать лицо равно забрать маску.

Марк нахмурился.

— Нет, — тщательно подбирая слова, начал он, — ты не обведешь меня вокруг пальца. Мы знаем все про маски. Дай мне что-то еще. Только твое. То, что не сможет выдать лучший стажер-профайлер. То, что не скажет лучший психиатр. То, что сможешь сказать только ты.

На ее лице отразилась целая гамма чувств.

— Ведь никого до той, у кого он удалил лицо,