по глазам, вот по этим мурашкам. Взгляни на свою руку — волоски встали, откликаясь на мои слова. Посмотри на свою грудь. Ты видишь? Видишь, как твое тело разговаривает со мной?

Теплая рука на моей щеке. Я смотрю на него беспомощным взглядом. Не понимаю, что чувствую, но ничего не хочу менять. Вчера он обстриг мои волосы. Волосы, которыми я гордилась, которые отращивала с детства. Сделал каре. А потом перекрасил. Они стали темнее, обрели рыжеватые блики и дико смотрелись с моим цветом глаз. Или я просто не могла представить себя кем-то иным — не блондинкой.

Вторая рука сжимает мое плечо. Я все жду, когда он перешагнет черту. Шли недели, он не прикасался ко мне. Мучил иначе. Я теряла связь с реальностью и уже не понимала, кто здесь похититель, а кто жертва. Как будто именно я, я сама была виновата во всем — и в его действиях тоже. Он так и говорил. Почти так.

Сильные пальцы стискивают мой подбородок, слегка оттягивая нижнюю губу. Я смотрю ему в глаза. Я должна бояться и ненавидеть. Боюсь. Ненавижу. И что-то еще. Стокгольмский синдром? Как хреново знать принципы работы психики. Все годы после разлуки с Акселем я прожигала жизнь, лишь бы самой себе напомнить, что я еще жива. Я знала, что поступаю глупо, понимала, что мною руководит. И купировала это знание, изгоняла из своей жизни. Я расколола свою жизнь на три, и эти три части никогда не пересекались.

Маска один — Анна-психотерапевт. Успешная, сильная, внимательная. Необходимая, незаменимая. Лучшая. Желанная. Та Анна, к которой на прием мечтают попасть сотни или даже тысячи. Та Анна, ради которой летают из страны в страну, не обращая внимания на сопутствующие расходы.

Маска два — Анна-жена и мать. Она безлика, то мила, то отчужденна. Я ее не проработала: не было нужды. Кристиан и так во мне потерялся, а дочь… Дети любят абсолютной любовью и принимают нас такими, какие мы есть. Это миф, что родители любят независимо ни от чего. На самом деле — дети.

Маска три — Анна. Просто Анна. Это та женщина, которая умерла в последнюю ночь рядом с синеглазым военным в пустыне. А потом воскресла и потребовала своего — физического наслаждения, психологической свободы.

И где здесь я? Я на яхте посреди Средиземного моря. Кажется, вчера мы были у Сицилии. Он как раз покупал краску для волос и ножницы. На берегу пробыл долго. А я даже не подумала о том, чтобы сбежать.

Наверное, я вздрогнула.

Его красивое аристократичное лицо слегка исказилось. Но не от гнева. Я не понимала, что это за чувство или эмоция. Он странно выражал эмоции. Всегда, но сейчас в особенности. Его нарциссическая натура взяла вверх. Хотя правильно ли тут использовать слово «натура»? Я даже бы не рискнула сказать, что у него нарциссическое расстройство личности.

Не хочу его диагностировать. Здесь диагностировать надо другое.

Мурашки в ответ на его манипуляции.

Возбуждение в ответ на его прикосновения.

И внутреннее желание сгореть. Лучше насилие или смерть, чем эта игра на грани на протяжении долгих недель.

— Моя дорогая Анна, — продолжил он свой монолог низким чарующим голосом. Мой взгляд остановился на его губах, которые тут же исказились в усмешке, — я не дам тебе то, что ты хочешь.

— Почему?

Не этот вопрос надо было задавать. Его руки сжимают мои плечи до боли.

— Потому что тогда ты потеряешь ко мне интерес.

Несколько недель спустя

Ключ поворачивается в замке. Я вздрагиваю, подскакивая на месте. Забываю о том, что он запирает меня на ночь в каюте. Интересно, он прячет меня от себя самого? Или себя от меня?

Он проходит в каюту. Весь в белом. В руке какая-то коробочка.

— Ты продолжаешь гореть.

— Ты пришел, чтобы наконец получить то, что намереваешься сделать своим?

— Зачем такие витиеватые фразы, моя дорогая? — Он не смеется, а мне бы хотелось, чтобы он смеялся. — Мне интереснее твоя душа, чем тело. Но я же вижу, как ты сходишь с ума. Поэтому — вот.

Он бросает коробочку на кровать, и меня пробирает дрожь. Это вибратор. Я инстинктивно отшвыриваю его в сторону, коробка летит на деревянный пол, а мужчина мгновенно оказывается на мне, прижимая тело к неудобной постели, сдавливая своим весом. Его руки у моего горла, но не сжимаются. Глаза сверкают, но в них нет ярости. Кажется, он сам не ожидал от себя такой прыти.

Неужели мяч переходит на мою сторону?

Не позволяя ему отстраниться, я хватаю его за плечи и чувствую дрожь, которую он не в силах скрыть. Кто кого пленил?

— Мой дорогой… — Я возвращаю ему это дурацкое обращение, имитируя его голос, и чувствую, как распаляюсь. Я что-то говорила о страхе? Нет никакого страха. Мне интересно. Я чувствую азарт. Я хочу его победить. Победить на его поле. — Мне не нужны суррогаты удовольствия, — шепчу ему в губы.

Он рефлекторно приоткрывает рот, как будто ждет поцелуя, но теперь уже я медлю, железной хваткой контролируя собственное возбуждение.

— Я высажу тебя в ближайшем порту.

Я хрипло смеюсь, высвобождаю руку и скольжу по его натренированному телу. Он хочет отстраниться, но не может.

— Не высадишь.

Резким движением я толкаю его в грудь, отшвыривая от себя. Натягиваю простыню на тело и поворачиваюсь к нему спиной.

— Не приноси мне больше этой дряни.

Он уходит.

Несколько недель спустя

Яхта подскакивает на огромной волне, и я кричу. Мне снится Жаклин. Сейчас, когда наша игра обрела границы, я получила достаточно сил, чтобы вспомнить, кто я есть, в голову приходит дочь. Я гоню от себя эти мысли. И даже пытаюсь договориться, чтобы он меня отпустил. Но не выходит. Он