бы меня будто ударили по голове чем-то тяжёлым. Оно скручивало и кололо, заставляя вновь и вновь задыхаться и испытывать боль.

Через два часа должны состояться похороны моего мужа. Я до сих пор не могла в это поверить и принять. Несмотря на то, что то время и та дата с каждой секундой становились ближе, происходящее не делалось реальнее. Наоборот, оно ускользало, как песок сквозь пальцы. И даже факт того, что мне сейчас предстояло пойти на кладбище, не мог меня убедить.

Как не могли ни врачи, ни сотрудники ритуальных услуг, ни кто-либо ещё.

Но сколько бы людей меня ни окружало вчера и сегодня — родных и посторонних — ещё никогда в жизни я не чувствовала себя столь одинокой.

Встав с дивана, я медленно подошла к старому маминому трюмо и глянула на своё отражение. Чёрный шарф, чёрное платье. Чёрные волосы — гладкие, идеально уложенные и блестевшие до неприличия. Бледное лицо с покрасневшими глазами, белки которых опутаны сетью лопнувших капилляров.

На ум мне пришло дурацкое сравнение с Мортишей Аддамс.

Даже не усмехнувшись, я, как на автопилоте, взяла помаду с коричневым оттенком и принялась наносить её на губы.

— Катюша? — услышала я робкий голос отца. — Доченька, можно ненадолго к тебе, я тут…

Не отрываясь от занятия, я замечала, как с приближающимися шагами сзади меня появляется отражение папы. У меня смутно проскользнула мысль о том, как непривычно видеть его в смокинге и галстуке, но через секунду ушла, уступив место равнодушию.

— Ты… хорошо, что ты… В общем, хотел сказать — с тобой следователь хочет поговорить.

— Что?

Рука моя дрогнула, и я чуть не провела помадой мимо губ.

— С тобой… О Боже, ты что, целую бутылку прикончила?? Как же сегодня ты будешь…

— Папа, всё нормально, — отчеканила я, попытавшись сделать тон настолько каменным, насколько позволял севший голос, заметив, что отец в ужасе потянулся ко мне. — Мне всё равно он не помогает. Так что там? Когда?

Конечно. Ещё одна из формальностей, которую все обязаны соблюсти.

— Ну… Вообще сегодня. Сказал, что хочет говорить именно с тобой.

Вздохнув, я запрокинула голову назад, шмыгнула носом и постаралась удержать слёзы.

— Н-нет, — мой голос дрожал. — Не сейчас. Мы должны хотя бы после… И не можем куда-то ехать ещё…

— Катюша, доченька, успокойся. Конечно, мы с ним договоримся.

— Пап, я могу…

— Если что, если сегодня он вдруг нарисуется в Красногорске, я обещаю, запру его в трактор, и он не выйдет до конца церемонии, — отец одобряющие погладил меня по плечу. Я всхлипнула, почувствовав, как с глаз упали слёзы. Затем через силу улыбнулась — по ощущению, вышло так, будто я старалась растянуть толстый ремень.

— В этом я тебе помогу. Будет нужно — сама закрою его где угодно, чтобы у тебя потом не было лишних проблем.

Оглядываясь в поисках платков, я подумала о том, что Антон не хотел бы на своей прощальной церемонии лишних конфликтов. Но, с другой стороны, чтоб в неё кто-то вмешивался — тоже.

Если уж на то пошло, он вообще не хотел умирать.

Чёрная дыра внутри меня снова дала знать о себе мучительным чувством высасывания и опустошения всего, что ещё два дня назад имело важный смысл. Боль в очередной раз пронзила меня, едва не заставив согнуться. Сделав длинный глубокий вдох, я мысленно посчитала до десяти и сжала в ладони найденную, наконец, пачку бумажных платков.

Вынув оттуда два, я подошла к столику, где стояла моя раскрытая сумочка, бросила туда упаковку и защёлкнула замок. Затем повернулась к отцу.

— Встретимся в прихожей через пять минут, пап.

Вот так. Необходимо покончить со всеми формальностями.

В полдень на Красногорском кладбище собралось много народа. Несмотря на солнце, было не по-летнему холодно, и большинство пришли в куртках. Казалось, вместе с уходом Антона поникла даже погода, а огромная звезда, вокруг которой вращалась наша планета, внезапно потеряла способность дарить тепло.

Я лишилась даже такого тепла.

Время шло медленно, а происходящее походило на жуткий сон, сюжет которого сжигал до костей.

Согласно ему, мне предстояло, застыв, подобно восковой фигуре в музее, сидеть в центре толпы, окружившей гроб, у самого его изголовья и смотреть на такое знакомое, но ставшее бледным до неузнаваемости лицо, черты которого до ужаса напоминали Антона. Но, несмотря на сходство, это всё-таки был не мой муж — не тот, каким я его всегда знала. Всего лишь оболочка, в которой больше не было души. Пустой манекен — всё, что осталось от того, кого я любила и знала с тринадцати лет. Лента на лбу, дорогой чёрный костюм с роскошной белой рубашкой и букет роз: молочного цвета лепестки с кончиками такими багровыми, будто их макнули в кровь.

Взор вновь закрыла пелена тумана. Судорожно сжав в руке платок, я почувствовала, как Марго, с самого начала церемонии сидящая рядом и обнимающая меня, сомкнула руки сильнее. Сейчас это помогло мне справиться с собой. Я прикусила нижнюю губу и уставилась на бордовую обивку гроба, стараясь смириться с тем, что в последний раз люди запомнят Антона в «официальном костюме» — одежде, которую он не особенно и любил.

— Катюш, ты же сама знала — на торжественных мероприятиях ему нравилось выглядеть красиво, — твердили мне вчера в один голос папа, мои братья Саша и Гриша, а также приехавший из Питера брат Антона Женя (второй брат, Лёша, из Воркуты приехать не смог), когда мы решали, в чем будет погребён мой муж. Утирая слёзы, я соглашалась с этим, добавив только, что этим он «соблюдал приличия, этикет и дресс-код». Я не стала обижаться на Сашу за неуместное сравнивание «торжественного мероприятия» с похоронами, понимая, что некорректное выражение брат использовал совсем не со зла. Но общая мысль до меня дошла, и её я не могла не принять: Антон вряд ли бы позволил себе явиться на выступление с важным докладом в майке и джинсах. Также и здесь. И это мне сейчас, чтобы успокоиться, вновь пришлось напомнить себе.

Начались прощальные речи — громкие и одновременно нудные высказывания коллег с нашего отдела и других сотрудников НИИ. Все они, как один, восхваляли Антона и перечисляли его научные достижения, твердили о невосполнимой утрате и горько сетовали на его «слишком ранний уход». Я едва в это вслушивалась. Не было даже ни сил, ни желания поднимать голову и распознавать, кто именно и что говорит. Лишь невидимый счётчик в сознании машинально отмечал знакомые голоса. Гаврилюк, Белоконь, Кудряшов, лаборанты, кто-то ещё… Все