Шрифт:
Закладка:
В принципе, для утверждения вердикта было достаточно, чтобы за него проголосовали 12 из 21 членов жюри, но единогласное одобрение демонстрировало общественности солидность и полноту доказательной базы. Но следует ясно понимать, что Джим Конли во время заседаний никоим образом не упоминался и о его признании, сделанном в ночь на 19 мая, члены Большого жюри ничего не узнали. Строго говоря, об этом вообще никто не знал ещё несколько недель, но речь сейчас немного о другом.
Солиситор Дорси умышленно приказал прекратить допросы Конли вплоть до получения вердикта Большого жюри. Логику прокурора следует признать предельно простой и циничной — если бы Большое жюри по какой-то причине не согласилось с обвинениями в адрес Лео Франка, то солиситор без промедления представил бы общественности другого серьёзного обвиняемого — Конли. Ну в самом деле, Джим признал авторство записок, найденных рядом с телом убитой девочки, какого ещё подозреваемого вам надо?!
Фактически в те майские дни расследование миновало важную логическую развилку. Если бы Большое жюри не посчитало возможным поддержать обвинение управляющего карандашной фабрикой в убийстве девочки, то Лео Франк вышел бы на свободу и забыл эту историю как страшный сон. А его место моментально бы занял Конли, которому роль злодея удалась бы безо всякого усилия. Однако Большое жюри согласилось признать злодеем Лео Франка и тогда Джиму Конли надлежало подыскать другую роль.
Именно эта логика предопределила приостановку допросов на 5 дней, в течение которых чернокожий уборщик куковал на своём топчане в полном одиночестве.
А только на 6-й день, уже после того как Большое жюри округа Фултон выдало солиситору желаемый вердикт, детективы Скотт и Блэк вызвали Конли на новый допрос.
Подозреваемый оказался к нему подготовлен. В том смысле, что без долгих препирательств и кривляний озвучил новую версию событий и версия эта, надо признать, оказалась неожиданной для допрашивавших Конли детективов. Подозреваемый заявил, что во второй половине дня 25 апреля, то есть накануне убийства Мэри Фэйхан, управляющий Лео Франк сначала пригласил Джима в свой кабинет, где предложил написать некую записку в блокноте, после чего угостил уборщика сигаретой, а затем… принялся болтать с ним на разные темы.
Это был очень странный рассказ и после того, как его запротоколировали, он стал выглядеть ещё более странно. Самую существенную часть этого документа имеет смысл воспроизвести здесь дословно: «В пятницу вечером перед праздником [т. е. 25 апреля — прим. А. Ракитин], без четырех минут час, мистер Франк подошёл по проходу и попросил меня зайти в его офис. Это был проход на четвертом этаже, где я работал, и когда я спустился в офис, он спросил меня, могу ли я писать, и я сказал ему, что да, я могу немного писать, и он дал мне блокнот и сказал мне раскрыть его, и сказал мне написать там «дорогая мама», «длинный, высокий, черный негр сделал это сам», и он сказал мне написать это там два или три раза. Я написал сказанное на белом блокноте, в одну линейку. Он подошел к своему столу и вытащил еще один блокнот, коричневатого вида блокнот, посмотрел на мои записи и написал в нём сам, и когда я явился к нему в кабинет, он спросил меня, не хочу ли я сигарету, и я сказал ему, что да, но на фабрике курить не разрешается, и он вытащил пачку сигарет, которая стоила 15 центов за пачку, и в этой коробке у него лежали 2,50 доллара, два бумажных доллара и два четвертака, и я взял одну из сигарет и вернул ему пачку, сказав, что у него в коробке немного денег, а он ответил, что всё в порядке, потому что я был хорошим рабочим негром (…)»[30]. Как видно, текс получился очень сумбурный и даже бессмысленный, но далее градус этой беспорядочности только возрастал. Лео Франк, если верить Конли, стал расспрашивать его о ночном стороже, об уборщике Гордоне Бейли и пр., затем для чего-то рассказал, что его «толстая жена» («big fat wife») хочет, чтобы он, Лео Франк, купил ей автомобиль, а он не хочет… Это был очень странный разговор и очень странный документ, по-видимому, довольно близко к оригиналу воспроизводивший речь Конли.
Детективы заблаговременно подготовились к допросу подозреваемого. В кабинете присутствовал нотариус с говорящей фамилией Фэбруари (G. C. February — по-русски «Февраль»), зафиксировавший то, что рассказ Джима Конли чистосердечен и доброволен. Строго говоря, это был не привычный для отечественного правоприменения протокол допроса, а документ особого рода, называемый в США «стейтмент» («statement»), то есть «заявление в свободной форме».
Допрос 24 мая продлился сравнительно недолго — около 2-х часов. Детективы, разумеется, не поверили новой версии показаний Конли, но в тот день они не стали сильно «давить» на подозреваемого — им важно было формально зафиксировать [посредством нотариуса] некие утверждения, которые в дальнейшем можно было бы использовать против самого же Джима. После 2-часового общение с детективами и нотариусом подозреваемого отвели в кабинет солиситора Дорси. Последовавшая там беседа протекала за закрытыми дверями и без протокола, её содержание осталось неизвестным.
На следующий день — 25 мая — детективы Блэк и Скотт снова вызвали на допрос Конли. Очевидно, детективы руководствовались некими установками, полученными от Хьюга Дорси, являвшегося главным следователем по данному делу, но что именно хотел услышать от подозреваемого Дорси мы не знаем. Мы можем об этом лишь догадываться из содержания допроса, продлившегося более 6-х часов. А содержание этого допроса нам в общих чертах известно из показаний Гарри Скотта, данных под присягой некоторое время спустя.
В тот день детективы призывали Конли рассказать всю правду о событиях 26 апреля, убеждая того в полнейшей недостоверности и нелогичности сделанных ранее признаний. Дескать, если хочешь спасти свою жизнь, начинай говорить правду, поскольку всему, сказанному тобой ранее, присяжные не поверят. Конли, проявив удивительное упорство, показаний не изменил, уверяя детективов в том, что 24 мая был абсолютно искренен и к сказанному ранее добавить ему нечего. 6-часовой допрос оказался безрезультатен, но детективы считали, что Конли нужно продолжать «колоть» и тот рано или поздно даст слабину.
Через день — 27 мая — последовал новый изнурительный допрос. На этот
