бурые пористые комки в сверкающий металл.

К той лесной землянке сакон прежде никого никогда не водил, охраняя тайны своего искусства. Никого, кроме сына, разумеется. И вот теперь…

— Что зыркаешь? — ухмыльнулся молодой накх, сидевший на пороге потаенной землянки. — Я все равно ничего не понимаю в кузнецких ухватках. А каша-то неплоха! Я возьму еще добавки? Пока за зайцем бегал, проголодался…

Накх зачерпнул каши из котелка и принялся за еду. Кузнец мрачно наблюдал за незваным гостем, что уплетал его кашу из его же миски. Сам Тхери поесть не успел. А теперь и вовсе не знал, придется ли ему когда-нибудь трапезничать в этой жизни…

В сущности, ничего плохого ему этот накх не сделал — ну, кроме того, что сперва предложил проводить в укромное место, а потом взял да и привязал к дереву… Зато он вытащил Шаркана из огненной избы. Правда, когда Тхери увидел, как огромный волк уносит его сына в лес, у него чуть сердце не разорвалось. Столько лет хранить первенца, прятать чуть не на краю света — и все равно потерять внезапно и страшно! Поистине боги безжалостны!

Однако потом, когда Тхери, немного придя в себя, устремился по следам чудовища в лес — может, еще не поздно?! — на звериной тропе его встретили двое. Сын, целый и невредимый, — и этот накх… И вот теперь Шаркан сидит, запертый, в землянке, а сам он, привязанный к сосне, ждет своей участи…

«Накх-оборотень! — все никак не мог привыкнуть кузнец. — Добро бы еще в змею превращался… Он же не лютвяг, чтобы волком оборачиваться!»

Накх покосился на него поверх миски:

— Скоро дыру во мне взглядом прожжешь, сакон!

— Зачем связал меня?

— Надо!

— Хоть мальца выпусти! Он без меня все равно никуда не уйдет…

— Не могу. Мне было сказано вас сторожить, я и сторожу. Скоро придет она и все тебе как есть растолкует.

Одна мысль о ней заставляла Тхери цепенеть от ужаса. Как знать, может, сыну его было бы даже безопаснее остаться в заложниках Учая…

— Твоя «богиня» же нынче супруга повелителя… Учай ее не отпустит.

— «Не отпустит»? По-твоему, ее кто-то способен остановить?

Тхери невольно подметил гордость, прозвучавшую в словах молодого накха, и подумал про себя: «Нашел чему радоваться, парень! Я тоже когда-то гордился, что она со мной. И готов был ей служить до последнего дыхания, и был счастлив этим… Пока не дошло, что не гордиться надо, а ноги уносить, пока жив…»

Накх вдруг встрепенулся, словно что-то услышал. Или учуял волчьим нюхом? Уж на что был бдителен Тхери, но вокруг определенно ничего не изменилось.

— Отойду-ка я кое-кого встретить, — сказал накх, вставая. — А ты пока здесь подожди…

— Да уж никуда не уйду, — язвительно отозвался кузнец.

— Ты постарайся. Я все равно вас отыщу, ты же понимаешь. Не для того я унес мальчишку, чтобы он опять к Учаю попал.

«Да уж ясно, для кого ты утащил Шаркана, цепной пес, и теперь глаз с него не сводишь», — подумал Тхери.

И снова холод пробежал по коже кузнеца. Что теперь будет с сыном? Что станется с ним самим?

* * *

— Ну здравствуй, новобрачная!

Зеленоглазая красавица ответила зубастой улыбкой, полной глумливого веселья. Одеяние богини, как и длинные черные волосы из конского хвоста, лежало в заплечном кузовке; сейчас женщина была одета по-дорожному, тепло и удобно. Полушубок из росомахи, черные ноговицы, мягкие сапоги — именно так обычно одевались зимой накхи.

— И ты здравствуй, Даргаш! Ох устала! Всю ноченьку не спала…

— Что ж тебя так притомило, Янди?

Красавица хмыкнула, словно думая продолжать перепалку, но потом согнала ухмылку и сказала укоризненно:

— Ты что, в самом деле ревнуешь? Не я ли тебе клялась, что постель вождя ингри останется холодной?

— Клялась, — с каменным лицом кивнул накх.

— Не веришь мне?

— Верю каждому твоему слову. Но все равно полночи не спал.

— Сторожил кузнеца с сыном? — одобрительно отозвалась Янди. — И правильно!

— Не только поэтому, — буркнул Даргаш.

По его лицу пробежала тень. Губы дрогнули, словно воин хотел что-то рассказать, но передумал. Янди заметила, но истолковала по-своему:

— Не ревнуй! Уж было бы к кому…

— Иди ко мне, любимая.

Даргаш крепко обнял Янди.

— Ну, рассказывай!

— Сперва Учай долго собирался с духом. — Янди ехидно заулыбалась, вспоминая. — Потел, краснел — весь извертелся! Видно, ждал, что я его сама обниму и в постель позову… Ладно, проводили нас в клеть, песни спели, зерном осыпали — все как положено. Думаю, сейчас руки распустит, начнет губы тянуть… А он, смотрю, вертится как на углях, с духом собирается… Нешто ждет — сама играть позову?

Янди покосилась на Даргаша:

— Так он знаешь что понес? Дескать, хранил себя в чистоте! Для меня! Ни единого раза с девкой не лег, чтобы, стало быть, мне свое сокровище поднести!

— Да он же вроде был женат, — удивленно сказал накх.

— Клялся, что даже и к жене не прикасался — все ради меня!

Даргаш хмыкнул:

— Говорили мне, что Учай безумец, но чтоб такое…

— Словом, болтал он, болтал, потом вдруг застыл, вскочил с постели да как бросится наружу в одних портках! Ну, я за ним. Смотрю — стоит на крыльце, таращится перед собой, взгляд неподвижный, сам весь трясется, бормочет что-то… Хотела его окликнуть — не слышит… Ну, что делать? Стоять до утра и смотреть, как нареченный инеем покрывается? Я плюнула, собралась, да и пошла к тебе…

Даргаш, слушая, посмеивался, но, когда Янди закончила рассказ, заметно помрачнел.

— Скажи, милая, — произнес он, — может, там был кто?

— Где?

— Возле свадебной клети. С кем разговаривал Учай? Кто позвал его наружу?

— Да не было там никого!

Даргаш вздохнул и внезапно произнес:

— Не следует ли тебе остеречься?

— Чего я должна стеречься? — удивилась та.

— Святотатства. Гнева богини, за которую ты себя выдавала. Я кое-что знаю о ней. Она любит воинов и оборотней, войну и жертвенную кровь…

— Гляжу, мы с ней похожи! Милый, какое нам дело до лесных богинь? Нас хранят Господь Солнце и Отец-Змей!

Даргаш бросил на нее полный тревоги взгляд. Когда у Янди возникла мысль выдать себя за небесную возлюбленную Учая, Даргашу все это тоже казалось забавным. Конечно, он волновался за Янди, но и верил в нее не меньше, чем в себя. Пока этой ночью ему не приснился сон…

Тот сон не давал накху покоя. Хотя был вовсе не страшный, а скорее приятный. Даже сейчас по спине Даргаша от удовольствия пробегали мурашки, когда он вспоминал, как нежные пальцы погружались в густую шерсть на загривке…