– Еще три дня я не получал сообщений от Брэдли и уже начал опасаться, что провода, которые я закрепил, не в порядке, когда раздался звонок и я услышал его слабый сигнал.

– "Это последний раз, когда вы меня слышите", – сказал он, и я заметил, что он говорил так, как будто ему было очень больно. – "Прошлой ночью я пробрался в город, но ввязался в уличную драку между имперскими войсками и толпой оборванцев и был схвачен последними, которые раскусили мою маскировку."

– "Не перебивай меня, – негромко произнес он, потому что я воскликнул от ужаса, и он, увидев удар молотка, подумал, что я пытаюсь заговорить с ним, – потому что я не услышу, если ты это сделаешь. Сегодня утром мне отрезали уши и залили отверстия горячим воском. Здесь также находятся три англичанина и один русский, все они были захвачены и привезены сегодня".

– Он замолчал на несколько минут, а я стоял, проклиная беспомощность всей этой ситуации. Он был там, за тысячи миль отсюда, его пытали до смерти в какой-то грязной китайской норе, а я должен был стоять и спокойно слушать его голос, не имея возможности даже протянуть руку, чтобы помочь ему.

– "Я отдаю тебе свою долю в сейсмофоне, – продолжил он через некоторое время, – и молю тебя, чтобы ты смог продублировать ту половину, которая у тебя сейчас, потому что ты никогда больше не увидишь эту. Оба прибора совершенно одинаковы, за исключением проводки, которую вам придется получить опытным путем, поскольку все мои записи были уничтожены".

– Затем он, должно быть, потерял сознание, потому что внезапно затих, и я услышал голос, вероятно, одного из англичан: "Бедный парень, как бы я хотел добраться до него, но они привязали меня к этому кольцу в стене, и я не могу пошевелить даже ногой".

– Я не услышал больше ни слова до поздней ночи, когда я проснулся и увидел Нелли у моей кровати, бледную и дрожащую.

– "Разве ты не слышишь, как он зовет тебя?" – взволнованно спросила она.

– Я схватил сейсмофон, нажал на кнопку и в ночной тишине услышал, как Мартин Брэдли причитает: "Черчилль-Черчилль".

– Я заговорил в эту штуку, чтобы его колокольчик зазвонил, и он понял, что я слушаю.

– "Прощайте", – сказал он. Они убивают нас одного за другим. Русский и двое англичан уже мертвы, теперь моя очередь. Они только что привели американца, и он на пальцах рассказал мне, что наши представительства…"

– Это было все, что он успел сказать. Я услышал ужасный визг, который заглушил его голос, и вдруг все стихло.

– Три раза с тех пор кто-то из этих язычников брал в руки эту штуку; но это предсмертное послание Брэдли – последнее английское слово, прозвучавшее через сейсмофон. В третий раз, когда я услышал их, я подключил мегафон и закричал так громко, как только мог. С тех пор из прибора не доносилось ни звука.

– Я разместил объявление, которое вы видели в газетах; но хотя сотни людей пробовали, никто не смог повторить ту часть сейсмафона, которая есть у меня сейчас. Некоторые отказывались даже попробовать, когда я объяснял, что им нужно, потому что считали меня либо сумасшедшим, либо дураком.

Сначала я надеялся, что кто-то сможет восполнить потерю, но теперь я знаю, что это невозможно. Брэдли сказал мне, что ему понадобилось три года, чтобы определить расстояния, на которых должны быть расположены провода, и только он один знал принцип, от которого зависит весь механизм.

– Никто не был в состоянии продублировать диафрагму. Это любопытный сплав меди, цинка и какого-то еще металла, но что это за третий металл, никто не может определить.

Черчилль закончил свой странный рассказ; и теперь он откинулся в кресле, а его лицо посерело и осунулось. Снаружи доносился шум большого города, пробуждающегося к новой жизни, а где-то в доме я услышал, как часы медленно пробили пять.

Я взял сейсмофон со стола и поднес его к свету. И тут, даже держа его в руке, я увидел, как маленький молоточек начал быстро вибрировать, и услышал звон колокольчика.

Но Рэндольф Черчилль тоже услышал этот сигнал и, вскочив со стула, выхватил аппарат из моих рук и поднес его к уху.

– Это опять эти проклятые язычники, – простонал он и бросил предмет на стол.

При падении он, должно быть, нажал на маленькую кнопку, которая включила мегафон. Маленький колокольчик снова зазвенел, и я попятился назад, дрожа от странной смеси страха и трепета.

Ибо над грохотом вагонов и скрежетом машин, поднимавшихся на холм Четырнадцатой улицы, здесь, в этой маленькой комнате, в пятнадцати тысячах миль от Поднебесной, я услышал сбивчивый многоголосый говор, завывания и проклятия на китайском языке.

1901 год

Когда время повернулось

Этель Уоттс Мамфорд

Я заглянул в комнату моего друга доктора Ламисона, потому что сегодня весь день был скучным и унылым, а Ламисон, отчасти в силу своей профессии, отчасти благодаря своему чудаковатому юмору и острой проницательности, был восхитительным собеседником. К моему неудовольствию, он был не один, а оживленно беседовал с пожилым джентльменом приятной наружности. Будучи не в настроении разговаривать с незнакомцами, я уже собирался извиниться и удалиться, но Ламисон подал знак, чтобы я остался.

– Позвольте представить вам моего друга Робертсона, мистер Гейдж, – вежливо сказал он, и мы оба поклонились с надлежащей формальностью.

– Робертсон, – продолжал он, обращаясь ко мне, – вам будет интересно узнать, что этот джентльмен может рассказать о Филиппинах – он провел там несколько лет.

Мистер Гейдж улыбнулся.

– Да, я провел некоторое время на островах. На самом деле, я как раз собираюсь туда сейчас, и мне очень жаль, что я не увижу их снова.

– Что? – спросил я. – Если вы туда собираетесь, почему вы говорите, что никогда больше не увидите их?

Ламисон внезапно ворвался в беседу.

– Это долгая история. Давайте перейдем к вопросу, который мы задали. Вы говорили, что малайцы необычайно проницательны и хитры.

Мистер Гейдж заметно просветлел.

– Это действительно так. Когда я был в Маниле.., – и он начал весьма поучительную лекцию о малайце и обо всех его трудах, говоря быстро и кратко, его фразы были полны силы и своеобразия, его описания ярки и живописны; в действительности, мне повезло выслушать столь блестящего собеседника – хотя беседой это вряд ли можно было назвать, поскольку, по общему согласию, он предоставил слово самому себе.

Изредка я задавал вопрос, или Ламисон подкреплял свою речь одобрительными кивками, стряхивая пепел сигары на пол. От Филиппин мы перешли