– Это мой товарищ, а недавно ещё московский солдат.

– А! Стало быть, и он в лагерь? – спросил капитан.

– И я и он, дорогой капитан.

– Если бы что поприличнее собралось, и было бы с чем, то и я. Только признаюсь вам, – добавил он, – пойду так, как на охоту, потому что у меня в голове не умещается, получится ли из этого чего-нибудь. Там есть регулярное войско, пушки, обозы, всё, как следует, а у нас четыре сапожника, двое портных, кузнец, вот и всё. Что мы с ними сделаем?

– Сделаем из них солдат, – отвечал Кароль, – не забывайте о том, что русские имеют всё, кроме того, что станет за всё, – кроме духа. Мы не боимся смерти, и те ремесленники пойдут с палками на штыки.

Капитан посмотрел, видно в нём было недоверие, всё же не сопротивлялся.

– Что там с того будет, – сказал он, – это ведомо Господу Богу, но будем охотится на москалей, и я также, уговорил себя хоть одного желтобрюха повалить. Это всегда высокая сатисфакция!

Слуга в серой куртке и девушка в синем корсете начали накрывать на стол. Шляхтич достал водку из шкафа, и должны были сесть за густой крупник, когда Томашек вбежал с криком в комнату.

– Казаки в двадцати шагах!

Капитан вовсе не встревожился, только сказал:

– Иди спрячься где-нибудь в соломе, а остальное как Бог даст. А вы – доктор из Минска, сядем к столу.

Говоря это, он положил себе под бороду салфетку и, когда на дворе послышался крик, вышел с ней и с ложкой в руке на крыльцо.

Сидящий на коне казацкий офицер, за ним человек десять солдат занимали весь двор.

– Ты хозяин? – воскликнул офицер.

– Я, – сказал не спеша старик.

– Ты знаешь, что у тебя в лесу?

– Где? В лесу? Что в лесу? Звери?

– У тебя, наверное, беглые рекруты скрываются? Гм?

– А кто их знает? – сказал капитан.

– Будто бы ты их не знаешь?

– Разве я в лесу сижу?

– Ты бунтовщик!

– Ещё нет, – отвечал капитан, – оставили бы меня в покое, хотите водки выпить?

– Давай водку, но нужно в твоём дворе поискать.

– Чего? Овса для коней?

Казацкий офицер начал смеяться.

– Водка водкой, – сказал хозяин, – пусть там кони попасутся, а вы с нами съедите крупнику.

Поначалу офицер колебался, но слез с коня и, выдав приказы солдатам, какой-то смягчившийся вошёл в усадьбу.

– Это пан доктор из Минска, – отозвался, представляя, хозяин, но казак не взглянул на гостя, вздохнул, потёр лицо, выпил водки и охотно сел за еду.

– Кого вы тут к чёрту ищите? – спросил спустя мгновение хозяин.

– Ой, мудрый ты мудрый, – грозя на носу пальцем, сказал казак, – будто бы вы лучше меня не знаете, что делается в Варшаве и что намечается!

– Что я должен знать? – говорил смело, повторно угощая водкой, капитан. – Видите, что я тут в дыре сижу и столько имею света, что в окне, а из Варшавы до меня сюда едва два раза в неделю весть долетит.

– Ах вы поляки! Поляки! – начал казак с усмешкой. – Вам кажется, что вы свет одурачите, а то бы, старик, как бы я хотел так глубоко в глаза твои взглянуть, чтобы увидеть не только, что делается в Варшаве, но и то, что через два месяца будет делаться! Ты старый плут!

Хозяин начал смеяться.

– Я был когда-то в войске, – сказал он, – и должен иметь мину, что больше обещает, чем сдерживает, я в углу сижу и ничего не знаю, гречку сею.

– А воевал ты с русскими? – спросил казак.

– А как же!

– А убил ты какого-нибудь?

– Разве я знаю.

И тихо снова ели крупник. Казак выпил мёда, который принесли, подумал и сказал:

– Бестии поляки! Себя и нас погубили! Пили бы мы иначе этот мёд на Запорожье, если бы вы умели управлять собой и казачеством не пренебрегали; хей, хей, и я что-то знаю, но теперь после всего это также, как если у нас кто-нибудь из вас коня вырвет, убиваем от всего сердца, чтобы отомстить за наше Запорожье! Ой, это вы нас, панку, сгубили! Вы!

– Баламутите, отец, – отпарировал капитан, – всегда свои грехи хорошо свалить на чужие плечи; если бы вы иначе Польше служили, и она бы также для вас иной была.

– Ну! Ну! Не болтай… молчи, старик.

И они ели жареную колбасу и вздыхали, казак попивал мёд, но уже молчал.

– Подлая служба, – сказал он под конец, – была когда-то вольность, но её собаки съели, скажи, ты, старик, ты, может, немного знаешь, вернётся она когда-нибудь или нет?

– Ба, – отвечал капитан, – как придёт разум, будет и свобода!

Кароль вовсе не отзывался, поглядывая то на офицера, то на капитана, и, изучая обоих; казак, видимо, не был плохим человеком, видно, внук тех казаков, что приняли от Польши милость свободы, но уже в железном ярме прошли два поколения и кожа на их шее огрубела. Если когда отзывалось воспоминание лучших времён, не для того, чтобы добавить силы, но чтобы сравнением с нынешним омрачить.

Долго ещё они беседовал за столом; хотя уже скромный шляхетский обед был почти окончен, казак выпил ещё мёда и встал, захмелевший; дело было к вечеру, он зажёг трубку и собирался к отъезду, а когда уже намеревался уходить, сказал при прощание капитану:

– Мне кажется, старик, что ты добрый человек, жаль мне было бы, если бы тебя повесили, а с тобой это может случиться, если не будешь следить за своим лесом и, упаси Боже, в нём ещё каким-нибудь беглецам дашь приют. Я наших знаю, они седого волоса не помилуют, сиди, ты, старик, тихо, если хочешь быть целым.

– Ха! – ответил капитан. – Жизни людские в Божьей руке. Раз умирать, пане брат, и ты мне показался каким-то добрым человеком, сказал бы тебе тоже что-нибудь, но на ухо.

Казак, ничего не говоря, навострил уши.

– Что вам за нужда, – сказал капитан потихоньку, – так сердечно служить тем, что заковали вас в кандалы?

Офицер махнул рукой, кивнул головой и велел подать себе коня.

– Будь здоров, старик, – сказал он, – и помни лучше, что я тебе говорил.

Говоря это, он рысью выехал со двора, а вся компания за ним. Томашек как-то не скоро вылез из соломы и на свет Божий вернулся.

Хотя уже немного смеркалось, Кароль торопил ехать в лес. Таким образом, оседлали коня, потому что бричкой туда было не попасть, и, хотя моросил холодный дождик, двинулись сразу,