подруга её поняла, что бороться с ней было бы напрасно. Когда она таким образом говорила, задержать её никто не мог. Беспокойная в наивысшей степени Эмма искала только способа как бы отсрочить, а так как давно догадалась о чувствах Ядвиги к Каролю, решила потихоньку использовать его влияние, чтобы её от этого воздержать.

Чаепитие прошло в молчание, Ядвига большими шагами прохаживалась по салону. Эмма вздыхала, а в голове искала какой-нибудь предлог, чтобы выбежать из дома увидеться с Каролем и с ним войти в заговор против Ядвиги.

Это легко ей удалось, так как, не теряя ни минуты, это храброе создание, стоя на раз принятой мысли, тут же начала готовиться к её выполнению. Ядвига села за письма и счета, а Эмма под предлогом дел, о которых вспомнила, схватив шаль и салопу, поймала дрожку и пустилась в город. С горящим сердцем и полной рассеянности головой, только когда извозчик спросил, куда ехать, панна Эмма припоминала, что не знала, где искать Кароля или Млота; одно только место, в котором сходились, пришло ей на ум, туда велела ехать.

Взобравшись на третий этаж, не без нескольких синяков, полученных на лестнице, Эмма постучала в дверь, но несколько раз должна была повторить и стук, и возглас, чтобы ей отворили. Дверь наполовину открылась, какая-то незнакомая голова выглянула через неё и чужой голос о чём-то непонятном спросил.

Нетерпеливая Эмма, которая чувствовала себя вправе входить везде, всей силой рванула дверь, оттолкнула незнакомого господина и наделала в коридоре такого шума, что её, наконец, узнали по голосу. Вышел Млот, удивлённый и испуганный этим явлением.

– Бог мой, что же, пани, тут делаешь?

– Всё-таки видишь, что вас штурмом должна была брать, трусы этакие! Позакрывались, охранников понаставили и как большие паны прикажут себе рапортовать.

– Входи, пани, входи, – сказал Млот, – но что же там случилось? Что-то плохое?

– Подождите, пока передохну.

Говоря это, Эмма вошла в покой, в коем темно было от дыма. Около шести мужчин в довольно разнообразных неухоженных костюмах, застигнутые врасплох неожиданным посещением женщины, отступили в глубь, больше, может, смешанные, чем Эмма, беспорядком холостяцкого жилья. Первый раз в жизни достойная сестра милосердия заглянула в подобное жилище; хотела сесть на канапе, но попала на пару огромных ботинок, а, подвинувшись дальше, села на револьвер, вскочив с которого, уже, видя, что места не найдёт, схватилась за стул, со стула градом посыпались на пол пули.

– Нет ли у вас тут, куда сесть? – спросила она.

Млот, смеясь, принёс ей один свободный стульчик, на котором только она вздохнула.

– Здесь пан Кароль? – спросила она. – Потому что за дымом я ничего не вижу.

– Я стою рядом с вами, – отозвался голос сзади.

Она бы его не узнала, потому что у него в эти минуты были седые бакенбарды и парик.

– Что пани прикажет?

– Подойди-ка, скажу тебе что-то.

Он приблизился, и Эмма шепнула ему на ухо:

– Знаешь, знаешь, ведь Ядвига обезумела, собирается с вами на восстание маркитанткой, что ли? Смилуйтесь, отговорите её от этого, выбейте из головы безумство, потому что, клянусь Богом, как говорит, так сделает.

– Но этого быть не может! – сказал Кароль.

– А я тебе говорю, что есть.

Млот, который стоял в стороне, поднял кверху руки с криком:

– Вот это женщина! Это героиня! Встать на колени!

– Молчал бы, – отвечала Эмма, – никому ничего из того не придёт, когда бедная девочка погибнет.

– Дорогая пани, – отпарировал Млот, – родина ничьей жертвы не отвергает; если бы мы все начали друг другу объяснять, что не намного бы пригодились, никто бы не пошёл, и в расчёте.

– Но, ради Бога, на что же она там пригодится?

– Заметь только, пани, – произнёс Млот – если бы она ничего больше не делала, только стояла и смотрела, как мы будем биться, то уж от желания порисоваться перед такой красивой панной каждый бы должен яростней с русским сражаться.

– Эх, ты баламут, – сказала Эмма, похлопывая ему по рукам, – тут не время шутить.

– Ну, тогда поговорим серьёзно, – сказал Млот, – кто имеет мужество и дух, мужчина или женщина, должны идти, потому что это влиять будет на других, потому что сердца разогреются, потому что своей отвагой добавят мужества. Нет для нас никого лишнего; у кого сердце бьётся, пусть идёт, пусть будут толпы, пусть будут тысячи, мириады, никогда слишком…

Эмма обратилась к Каролю.

– А вы что на это скажете?

– Я, – сказал Кароль, – до сих пор не знаю, понадобятся ли нам женщины. Я бы предпочёл, чтобы панна Ядвига осталась тут, где будет очень много дел, где, может, вскоре мужчин не станет, а работа отправления людей, собирания фондов, присылка новостей останется на вас, мои дамы.

– Вот он со смыслом говорит, – сказала Эмма, – и большего не прошу, только, чтобы ты завтра Ядвиге это повторил.

– Скажу, – отозвался Кароль, – но остановлю ли её, не знаю, может мне ответить, что останутся другие, которые исполнят эти обязанности.

Эмма махнула рукой, кивнула головой и добавила:

– Я сделала, что была должна, прилетела с рапортом как сумасшедшая, донесла, что светит, а как что-нибудь плохое будет, умываю руки.

– Не бойтесь, пани, – сказал Млот, – шутки в сторону;

достойная панна Ядвига слишком потребна тут, чтобы мы могли её выпустить из города.

– И слишком упряма, чтобы в городе хотела остаться, – прервала Эмма. – Нужно использовать весьма насильственные средства, дать ей занятие, приковать её здесь, потому что иначе убежит, я вам говорю. Теперь же, – прибавила она, подбирая падающую и сползающую салопу, – посветите мне на лестнице, потому что, идя на верх, я набила себе шишек, а возвращаясь вниз, неминуемо шею сверну.

Кароль взял со стола свечу и поспешил за ней; она была рада, что в сенях ещё могла поговорить с ним один на один, горячо настаивая, чтобы использовал всё своё внимание для воздержания Ядвиги от этого шага, могущего иметь очень грустные последствия. По Каролю она видела, что эта новость какое-то дивное и неприятное произвела на него впечатление, шла, поэтому, более спокойная, и вернулась домой почти уверенная, что Ядвигу с помощью Кароля сумеет убедить.

Назавтра пришёл с утра вызванный адвокат и, делая вид, что ничего не знает о решении Ядвиги, начал с того, что объяснил ей, какие великие и важные обязанности падают на неё теперь, когда город постепенно пустеет, а столько в нём будет дел.

– Пане Кароль, – прервала она его несмело, – мне кажется, что достойная и честная Эмма лучше меня сумеет с этим справиться, я же, быть может… не знаю… могла бы выехать.

– Разве ваши