лагерь вернулся. Капитан усадил его на коня, на котором приехал Кароль, а, хотя первый раз в жизни пробовал верховую езду, только раз в течении путешествия упав через голову коня, утверждал, что был создан на кавалериста. На протяжении всей дороги он разговаривал с клячей. Вместе с Каролем в лагерь прибыла отвага, немного порядка и надежды; двух или трёх послали в разные стороны для покупки продуктов и чтобы узнать об обещанном оружии. Несмотря на надежду получения его, нельзя было обольщаться; того, которое в эти минуты могло подойти, не хватило бы на всех; поэтому нужно было думать о пиках и косах. Кароль от более осведомлённых горожан доведался о кузнеце, кузница которого была в ближайшей деревне. Там обязательно следовало приспособить пики, сделать косы, а так как и тех, и других ещё много не было, даже широкие ножи на временном древке могли пригодиться.

Проблемы также были с больными, о которых следовало подумать, где их безопасно разместить. О других, которые рассеялись и легли на дороге, следовало хоть узнать. Поэтому Кароль был вынужден на следующее утро, доверив охрану лагеря одному из наиболее рассудительных товарищей, пуститься на это опасное предприятие. Белым днём этот зарождающийся лагерь повстанцев выглядел ещё грустнее. Тем, что его составляли, не хватало ещё опыта, эти первые минуты были наиболее трудные. Нужно было всё создать из ничего; счастьем, русские также, рассчитывая на свои силы, шутя над этим дерзким порывом, не спешили с выступлением против него. Не было ни решительных приказов, ни плана преследования, ждали, пока будет более заметным, рассчитывая на большое преобладание сил многомиллионного государства. С другой стороны этой медлительности в действии, которая для нас была очень счастливой, посодействовала даже в наиважнейших обстоятельствах страны не оставляющая никогда русского урядника и солдата жадность. Все генералы, офицеры, даже до солдат, хорошо видели, что восстание будет для них выгодной оказией. Не хотели ему так быстро положить конец, потому что спекулировали на нём. Каждый имел иного рода заработок на виду: солдат – грабёж, офицер – и грабёж, и злодейство на солдатской оплате, и обирательство усадеб и удвоенную оплата. Генералы, которые никогда ни за что не платили, а за всё подавали огромные счета правительству, хорошо знали, что при более длительной кампании наделают себе наследств.

Таким образом, не было на руку русским внезапное окончание восстания. В их жадности мы имели отличного союзника, на самом деле, после победы над каким-нибудь отрядом они могли получить крестики либо звезду на погоны, но, преследуя их, прятали тысячи рублей в карман. Кто знает дух русского войска, знает, что самый яростный патриотизм не мешает ему думать о себе. Весь этот поход, продолжающийся уже около года, характеризуется самым низким расчётом этой армии головорезов, император которой так сладко благодарит за её мужество и самоотречение. Московские герои убегают перед самой маленькой опасностью, были примеры, что безоружного юношу толкали перед собой на пули, чтобы сами зажатого неприятеля могли взять, когда уже защищаться не будет, окружить, подойти, вдесятером напасть на одного, убивать разоружённых, издеваться над безоружными, ограбить, то были дела, которыми они отличались в течении всей той войны. С равными силами никогда даже не пробовали мериться, уважая свою дорогую жизнь. Каждый из генералов рассчитывал, что ему принесёт предприятие и, естественно не желал ему скоро положить конец. Грустно это признать, но на самом деле мы много виноваты во взяточничестве и эгоизме, а ясней говоря, деморализации царских слуг; во время мира солдат теряет всю свою важность, сидит в казармах, умирают с голода, а худой офицерик бедствует; когда в войне всё это панует, управляет, шумит и отпускает себе поводья за все времена. Царь Николай говорил, что, кроме него и сына, ни за кого не поручится, что не обкрадывает государство, он знал отлично Россию, ему следовало добавить, что благородная армия не уступает в этом отношении никому. Тот Людерс, которому пробили в Варшаве щёку, был осуждён за воровство, прежде чем стал наместником в Варшаве, а герой России Муравьёв потерял место в ведомстве императорских имуществ за большую любовь к чужому грошу. Это отступление, может, излишне, но оно несколько объясняет, почему в первые минуты сквозь пальцы смотрели на восстание.

Кароль, который, покрытый плащом, спал в шалаше, проснулся, промокший, очень рано. Не было свободной минуты. Среди ночи прибыло ещё несколько десятков иудеев из Варшавы, часть из них в лакированных ботинках и почти летней одежде; ожидаемые и обещанные запасы, еда, оружие, одежда, обувь не подходили; значит, прежде всего следовало подумать об обеспечении первейших жизненных нужд. Однако, прежде чем Кароль бросил лагерь, должен был навести некоторый порядок. По правде говоря, не ожидали скорого нападения русских, но лихо их могло принести каким-нибудь случаем. Предвидя это, Кароль должен был расставить часовых, раздать оружие, какое было под рукой, назначить командиров отрядов и ввести в нём строгое послушание.

С провизией, которую прислал капитан, надо было также учинить некоторый порядок. Всё утро прошло на этих приготовлениях, вторичных, но необходимых. Кароль имел данные ему указания, где в соседстве может уверенно рассчитывать на помощь; таким образом, взяв проводника, он двинулся пешим из лагеря в сторону, противоположную той, из которой прибыл. В этот раз нужно было пешком пробираться через болота и продираться через заросли. Продолжалось это, однако, пару часов, прежде чем попали на тропинку, которая вывела их из леса. Над дорожкой, которая бежала у края бора, стояла маленькая корчёмка, в которую проводник ввёл Кароля на отдых. Они нашли там только шинкаря и шинкарку неофитов, у которых из глаз что-то зло смотрело. Товарищ также предостерёг Кароля, что полностью доверять этим людям было нельзя. Прикидывались, поэтому, он геометром, а тот крестьянином из ближайшей деревни, который вёл его в усадьбу. Сплели целую историю, чтобы объяснить, для чего по слякоти шли пешком, шинкарь её слушал, но с очевидным недоверием. Дело было в том, чтобы в одной из ближайших деревень достать коней, после долгих торгах хозяин согласился их привести; заметили, однако же, что раньше в алькове он отбывал с женой долгое совещание. Молча сели на воз и двинулись; оба были такие уставшие, что и Кароль задремал, и проводник его, на плечо неофита склонив голову, храпел.

Поэтому они не заметили, как возница их повёл совсем иной дорогой, чем было нужно. Вдруг обоих привели в себя русские крики над головами и заметили, что их завезли в корчму, которую окружали казаки.

Проводник Кароля полностью утратил самообладание, но грозящая опасность