– Что?!

– Странно, да? В наше-то время! Но Оля всегда этим занималась – с тех самых пор, как ушел ее первый муж. Она изливала в нем душу, отвлекаясь от серых будней, как она сама объясняла. Пару раз даже зачитывала мне вслух какие-то пассажи – в основном об отношениях в театре, о сплетнях и общении Демидовой с поклонниками. О личном она не читала, ведь это дело частное!

Вот оно: дневник! Он не принадлежал Дорофеевой, ведь в нем говорится о сыне, а у Надежды были дочери. Евгения Демидова тоже дневников не вела: у нее недоставало для этого времени, да и не такой она человек, если исходить из того, что Антон успел узнать об актрисе. А вот Кременец – другое дело! Они ведь даже не рассматривали такую возможность, так как совсем недавно узнали о ее существовании и о том, какое отношение она имеет к Кириллу Третьякову и его мамаше.

– А почему вы предупреждали следователя о том, что гибель Ольги могла и не быть несчастным случаем?

– Я слышала, что у нее с невесткой были напряженные отношения.

– Из-за чего?

– Ну, Гоша вроде как приживалом стал, понимаете?

– Ой, в наше-то время! – недоверчиво качнул головой Антон, который и сам находился в похожем положении: любовница, с которой он жил, была состоятельной разведенкой и настояла на том, чтобы он переехал к ней. У опера имелась собственная квартира, не идущая ни в какое сравнение с хоромами Карины на улице Рубинштейна, но его практичная возлюбленная считала, что нет смысла жертвовать комфортом ради каких-то устаревших предрассудков.

– Может, если бы не мать Алины, я бы с вами согласилась, – возразила Ростоцкая. – Но я знаю, что теща постоянно пилила Георгия из-за того, что он живет в ее квартире, не имея возможности снять отдельную жилплощадь!

– Неужели у него такая маленькая зарплата?

– Гоша в театре служит…

– В театре? – перебил Антон, внезапно заинтересовавшись этим фактом. – Он артист?

– Да нет, бог с вами! – отмахнулась Ростоцкая. – Он окончил то ли режиссерский, то ли театроведческий факультет – точно не скажу.

– И что, по специальности работает?

– Да, в нашем драматическом театре. Оля рассказывала, что Гоша писал пьесы и все носился с идеей поставить их в театре, но, кажется, ничего не вышло.

– Почему?

– Видимо, пьесы никуда не годились, – пожала плечами Ростоцкая. – Он там какую-то административную должность занимает… Короче говоря, денег он в семью вряд ли приносит много, вот его жена с тещей и недовольны. Оля практически не общалась с Алиной… Да она, честно говоря, в последние годы и с сыном-то почти не виделась.

– А вас не удивляли такие, гм… странные отношения?

– Я уже говорила, что у Оли с Гошей никогда не было взаимопонимания. Мне даже кажется…

Ростоцкая осеклась и зачем-то посмотрела в окно. Там, на перилах балкона, сидела толстая чайка. Она смотрела на людей за стеклом со странным интересом, словно прислушиваясь к разговору. Антон пошевелился, и птица, взмахнув крыльями, с громким криком сорвалась с места и, поймав воздушный поток, устремилась прочь.

– Что вы собирались сказать? – спросил оперативник, почувствовав, что нащупал что-то важное. – Что вам кажется, Дарья Максимовна?

– Не знаю, могу ли я об этом говорить… – неуверенно пробормотала она, комкая в руках краешек подола домашнего платья.

– Это же только догадки, – подбодрил ее Шеин. – Каждый имеет право на предположения!

– Мне казалось, она его побаивается.

– Кто?

– Оля. Гошу.

– Серьезно? – удивился Антон. – Он что, руку на мать поднимал?

– Может, и поднимал, но Оля не стала бы об этом рассказывать.

– Почему?

– Разве это так трудно понять? Как признаться, что твоя плоть и кровь выросла негодяем?! Любой скажет, что это – вина родителей!

Антон так не считал: за долгие годы службы он сталкивался с ситуациями, когда дети, обожаемые родителями, становились убийцами и садистами. И наоборот, те, кого игнорировали, не уделяя им внимания и заботы, вырастали порядочными членами общества и не держали зла на родителей. Однако Ольга все же могла бы обращать больше внимания на собственного сына, а не носиться с Демидовой как с писаной торбой: почему ей не жилось собственной жизнью, зачем она пыталась внедриться в чужую, по пути теряя самое дорогое – связь с родным ребенком?

– Я точно не знаю, оказывал ли Георгий на Олю физическое воздействие, – продолжала между тем Ростоцкая. – Он подавлял ее морально, понимаете? Ему нравилось, что она ощущает вину за то, что не занималась им столько, сколько ему бы хотелось, за отчима, который его бил, да и вообще – за то, что он неудачник.

– Ну, последнее – дело рук самого человека, – заметил Антон.

– Полностью с вами согласна, но Гоша, видимо, считал иначе. Подумать только, он ведь был таким милым мальчиком, таким хорошеньким! Между прочим, он вырос в весьма привлекательного мужчину – ну что ему еще было надо? Женился, детишек бы завел…

– А детей в браке, значит, нет?

– Теперь уж и не знаю, ведь со смертью Оли я утратила связь с Георгием. Мы и раньше-то почти не общались, а уж теперь – сами понимаете!

– Как думаете, тот факт, что мать оставила квартиру другому человеку, сильно его разозлил?

– Даже не знаю… Вот кого это точно привело в бешенство, так это Гришину тещу! Вам бы с приятельницей Оли поговорить: в последние годы перед гибелью она очень тесно с ней общалась.

– Вы кого имеете в виду?

– Я не припомню ее фамилии, но ту женщину зовут Надежда.

– Надежда Дорофеева?

– Так вы ее знаете?

– К несчастью, побеседовать с ней не получится: она тоже мертва.

* * *

Лера понимала, что Суркова вряд ли погладит ее по головке за то, что она намерена сделать, однако по-другому девушка поступить не могла: с Кириллом Третьяковым необходимо было разобраться раз и навсегда, иначе она просто не сможет спокойно жить, размышляя о том, не переспала ли с маньяком-убийцей! Она ожидала застать артиста лежащим в постели, однако ошиблась: он сидел на больничной койке и поднялся на ноги при ее появлении.

– Я думал, тебя отстранили! – сказал он.

– Отстранили, – кивнула она. – Я здесь незакон… то есть неофициально.

– Понятно. И какова же цель твоего, гм… неофициального визита?

Лера опустилась на койку и похлопала по ней, приглашая Кирилла присесть.

– Как ты? – спросила она, разглядывая следы потасовки с сокамерниками на его лице.

– Я в порядке, – ответил он, непроизвольно касаясь гематомы на подбородке. – Ты же не для того прискакала, чтобы меня лечить?

– Послушай, Кира, меня отстранили, и я не знаю всех подробностей, да