Мы были в карете «скорой помощи», дорогой, сияющей. В глубине, около водительского ряда, сидела к нам вполоборота низшая в униформе медсестры и делала вид, что не смотрит на меня.

Айранэ указала мне на сложенную стопкой одежду, и я начал стягивать с себя длинную больничную сорочку, услышав сразу шипение от жены и цоканье языком от медсестры.

Избавившись от одежды, я обнаружил сразу три вещи: во-первых, под сорочкой я был голым, а не в белье, как предполагал изначально. Во-вторых, между мной и медсестрой, стараясь прикрыть, стояла Айранэ и глядела на меня неодобрительно. А в-третьих, непонятно почему ситуация меня возбудила, и я уже мысленно речитативом зачитывал слова медитации, не давая себе погрузиться в мужской транс.

Взяв из стопки подштанники, я не сразу попал в них ногой, а когда все же умудрился натянуть, обнаружил, что жена смотрит на меня неким глубоким, ясным взглядом.

Конечно же, супружеский час был совсем недавно и Блеск ей не грозил, но она пару дней как пережила отравление, а организм в критические мгновения работает не так, как обычно. Видимо, что-то сместилось и сейчас гормоны лезли наружу.

Я обнял ее и сказал на ухо:

– Я заеду к тебе.

– УжеЖду, – ответила она на ухо мне и укусила за мочку.

Я чувствовал, что любой из нас может сейчас сорваться, и тогда станет наплевать и на невысказанное между нами, и на медсестру, и на водительницу, и на то, что, конечно же, здесь, внутри кареты «скорой», это все совершенно неуместно.

Айранэ помогла мне одеться, что пришлось весьма кстати – хоть я и чувствовал себя почти здоровым, широкие движения все еще вызывали боль.

Отодвинув дверь, я прищурился от яркого солнечного света. Передо мной высилась больница, государственная, та самая, в которой я так недавно видел Айранэ почти мертвой, опутанной проводами, за стеклом, в стерильной палате.

– Куда мне? – обернулся я.

– ТвойОтецСказалТыРазберешься.

Жена снова была холодна, она закрыла дверь кареты прямо передо мной, а в следующее мгновение «скорая» рванула, словно они скинули здесь биологически опасный контейнер и спешили удалиться как можно быстрее.

Впрочем, возможно, какая-то часть правды в этом была.

На входе седая охранница, читающая «Ализу» с полуголыми мужчинами и женщинами на обложке, встрепенулась было, увидев меня, но, присмотревшись, уселась обратно, – видимо, она меня знала и была в курсе, что я приду.

Дойдя до регистратуры, я встал в очередь из шести дам, каждая из которых была сильно старше меня, – я вошел в женскую часть больницы. Логично, в общем, – женская «скорая» приехала туда, куда обычно, а не туда, где было бы проще мне.

В регистратуре работали очень медленно, за десять минут со скандалами пропустили только двух дам, и я уже предвкушал, как проведу здесь не меньше получаса, когда из коридора широкими шагами вышел Гоша Володиевич.

– Накинь сверху. – Он подал мне голубой врачебный халат и, не здороваясь, тут же устремился обратно.

Он шел передо мной, а я за ним почти бежал.

– Что происходит? – попытался выяснить я.

– Вопросы жизни и смерти. – Гоша Володиевич обернулся и подмигнул мне. – За жизнь отвечаю я, за смерть – твой отец.

Он рассмеялся, – видимо, в его словах была какая-то шутка, недоступная пока мне.

– Отец болен? – уточнил я. – Умирает?

– Твой отец – самый здоровый в мире человек. Я был в составе комиссии на профосмотре офицерского состава пару недель назад, и можешь мне поверить – более крепких людей еще поискать в дистрикте, да и во всем Славянском Союзе.

Мне явно не собирались говорить ничего по делу, и я перестал спрашивать. Гоша карточкой вызвал лифт, карточкой же выбрал этаж – седьмой, а я никогда не поднимался выше четвертого. Там располагались то ли операционные, то ли инфекционка для самых заразных.

Когда открылись двери лифта, перед нами обнаружился не холл, а еще одна дверь, стальная, со значком биологической опасности.

Гоша Володиевич без тени сомнения открыл ее своей карточкой и двинулся вперед. Я на мгновение задумался, но в итоге шагнул за ним.

Мы миновали несколько прозрачных боксов, в большей части которых никого не было, но в одном лежала совершенно лысая, похожая на скелет, женщина со скомканной, почти ничего не прикрывающей простыней поверх изможденного тела.

Гоша Володиевич взмахнул рукой перед моими глазами, показав, что смотреть туда не надо, и я отвернулся.

– Вот тут, – сказал он.

Передо мной был бокс, в котором на стуле рядом с широкой пустой больничной кроватью сидел мой отец, Славик Витиевич.

– Кто там был? – уточнил я у Гоши Володиевича, который остался чуть позади и явно ждал, что я войду в бокс. – Дядя Сема? Он умер?

– Мы все умрем, – ответил врач. – За последние годы медицина сделала рывок. Десять лет назад твой дядя точно бы умер, его организм не приспособлен для родов, а он родил весьма крупного ребенка, жоги в среднем в полтора раза крупнее мальчиков и даже слегка крупнее девочек.

– То есть он не умер? – уточнил я.

Я хотел было спросить: «Сейчас, после того как мы под пытками выяснили у другого мальчика-жога, как нам лечить себя, сейчас дядя живет благодаря этому?» – но сообразил, что уж Гоша Володиевич точно ни в чем не виноват.

– С медицинской точки зрения, у него были все шансы выжить, – ответил врач. – Печень восстанавливалась хорошо, часть поджелудочной пришлось, правда, удалить, несмотря на все старания. Она работала против него. Работу щитовидки контролировали, гормоны нормализовались. В целом я бы сказал, что у него были хорошие шансы.

– Были? – спросил я тихо.

– Он умер, не приходя в сознание, пару часов назад. Проблема была в том, что он считал, что его сын мертв, и не хотел жить. Это моя теория, потому что он достался мне уже в коме, я считаю, что практически его вылечил, мой план лечения был безупречен, а он взял и умер.

Дядя Сема в свои последние годы совсем перестал быть дипломатом, превратившись в едкого больного старика, норовящего обидеть окружающих.

Вот и врача, хорошего человека, поразил в самое сердце, когда умер, притом что, по всем данным, должен был жить.

В этот момент отец поднял глаза и увидел меня. Он мотнул головой – мол, заходи. Я подошел к боксу, при моем приближении шлюз открылся, я нырнул в узкий предбанник. Раздалось шипение, меня обдало какой-то пылью, ощутимо похолодало, затем открылся второй шлюз.

– Привет, – сказал отец и протянул мне телефон. Я не сразу понял, что