от 6 июня № 1235-й Корпуса Жандармов Полковник Станкевич, прибыв Литейной Части 4 квартала в Кирочную улицу, в дом г. Спешнева с Помощником Надзирателя Чудиновым, делали самый тщательный обыск в квартире г. Помещика Николая Александровича Спешнева, но при всех принятых мерах домашней Типографии не найдено; причём мать г. Спешнева Поручица Спешнева объявила: что недели три или четыре тому назад, в воскресенье, в исходе первого часа дня, приезжали Действительный Статский Советник Липранди с Корпуса Жандармов Подполковником Брянчаниновым, которые, распечатав квартиру г. Спешнева, бывшую до того времени запечатанною, делали в ней осмотр и все, что нашли подозрительное, взяли с собою; квартиру же, не опечатав, передали оную под росписку матери г. Спешнева, о чем и положили составить Сей Акт.

Корпуса Жандармов Полковник Станкевич

Подпоручица Анна Сергеева дочь Спешнева

При обыске находил<ся> Литейной Части 4 Квартала Помощник <надзирателя> Чудинов»[240].

Когда состоялся визит Липранди? «Недели три или четыре назад, в воскресенье», – гласит документ. Нетрудно расчислить, что это произошло либо 8-го, либо 15-го мая. То есть всего через две или три недели после апрельских арестов.

Об искусстве сокрытия улик

В до сих пор не опубликованном Журнале Следственной комиссии имеется запись под № 27 от 24 мая. Приведём текст:

«По важности обвинений, упадающих на помещика Курской губернии Спешнева, комиссия считает необходимым иметь сколь возможно подробные сведения о частной жизни его, о лицах, с которыми он был в ежедневных сношениях, о времени, когда он их посещал, и обратно, когда был посещаем ими. Для приведения всего этого в известность нужно допросить прислугу его, кучера или извозчиков, которые его возили, и вообще всех домашних, но к произведению таковых исследований самая комиссия никаких средств не имеет».

Ни к одному из участников процесса (даже к Петрашевскому) не подходили с подобными мерками. Исследовать частную жизнь Спешнева, со всеми её волнующими подробностями, выяснить весь круг его знакомств (с хронометражем взаимных посещений), сделать предметом этих глобальных разысканий прислугу, кучера или извозчиков – всё это столь же грандиозно, сколь и неисполнимо. Недаром Комиссия сетует на ограниченность средств. Но надо отдать должное её изобретательности.

Комиссия вспоминает, что ещё 5 мая с разрешения наследника цесаревича военный министр сделал представление графу Перовскому – дабы «со стороны полиции продолжаемы были секретные разыскания о лицах, бывших в сношениях» со злоумышленниками. А посему и в настоящем случае Комиссия полагает возможным отнестись к господину министру внутренних дел – «с тем, чтобы он поручил, кому признает нужным, сделать без всякой огласки означенные расспросы, как в отношении помещика Спешнева, так и на будущее время по всем тем случаям, кои при дальнейших розысках найдены будут нужными к раскрытию обстоятельств обвиняемых в преступлении лиц, и о том, что открыто будет, доставлять своевременно в комиссию сведения»[241].

Из этого следует, что Министерству внутренних дел даны полномочия продолжить свои секретные наблюдения. И, как можно понять из несколько туманных формулировок Журнала, даже проводить (негласным, разумеется, образом) кое-какие следственные действия.

Петербургские типы в начале XIX столетия. Дворник и почтальон.

С рисунка с натуры Щедровского

Казалось бы, теперь хоть что-то можно бы объяснить. А именно: Липранди – в рамках полученных его министерством полномочий – является на квартиру Спешнева, производит повторный обыск и т. д. Но эта гипотеза не выдерживает критики сразу по нескольким пунктам.

Во-первых, нет никаких признаков, которые бы свидетельствовали о том, что намерения Следственной комиссии были исполнены. Во-вторых, если бы даже Липранди действовал по её поручению, где-то в архивах должен был обретаться его отчёт о сделанных на месте открытиях. (Скорее всего – на имя Перовского.) В-третьих, «мандат» Комиссии предполагал только негласные операции: проведение обыска (состоявшегося, заметим, при свете дня) трудно отнести к таковым.

И, наконец, хронология.

Комиссия, если верить её Журналу, формулирует свои предложения 24 мая. Липранди же побывал у Спешнева 8-го или 15-го. Таким образом, его визит никак не связан с позднейшими записями в Журнале.

Повторим ещё раз: всеми арестами и обысками занимается III Отделение.

Но тогда спрашивается: каким образом активность Липранди и Брянчанинова могла ускользнуть от внимания Дубельта? Это могло произойти только в единственном случае: если приказ о повторном визите к Спешневу отдавал не кто иной, как лично граф Алексей Фёдорович Орлов. Разумеется – через голову своего начальника штаба.

Собственно, кто-то другой сделать этого и не мог. Не высочайшее же тайное повеление исполняет Липранди! Да если бы даже и так, всё равно высочайшую волю должен был бы сообщить исполнителям шеф жандармов.

Но, думается, император в данном случае чист. Приказ отдается непосредственно графом – причём втайне от его ближайшего помощника и конфидента. Ситуация, когда Дубельт был отстранен от тех разысканий, какими тринадцать месяцев занимался Липранди, повторилась с пугающей частотой.

Можно представить состояние Леонтия Васильевича.

Санкцию на повторный обыск (не ведая, что таковой уже состоялся) он даёт в отсутствие графа Орлова. Но начальник может вот-вот вернуться. Предав огласке сведения, доставленные ему Станкевичем, Дубельт поставил бы шефа жандармов (но прежде всего, разумеется, и себя) в крайне неловкое положение [242].

Между тем 8 июня всё тот же полковник Станкевич направляет Дубельту ещё один документ: «В дополнение донесения моего от 7 июня за № 48, взятые мною в квартире дворянина Спешнева два ящика с доскою простого, белого дерева, и два ящика, оклеенных ореховым деревом запертых, которые по вскрытию моем оказались пустыми; при сем вашему Превосходительству представить честь имею, докладываю, что чугунной доски и оловянных букв мною не отыскано»[243].

Почему об этом сообщается «в дополнении»? Видимо, поначалу Станкевичу были конкретно указаны могущие встретиться при обыске предметы, как-то: шрифт, чугунная доска и т. д. Пораженный тем, что кто-то здесь до него уже побывал, Станкевич в первом своём донесении опустил сопутствующие детали. Теперь от него, очевидно, потребовали представить хоть какие-то вещественные знаки того, что миссия его состоялась.

Четыре найденных при обыске ящика, которые к тому же оказались пустыми, надо полагать, мало утешили Дубельта. Но, в отличие от Липранди, он не счёл возможным утаить эту добычу от внимания высокой комиссии.

9 июня Дубельт честно сообщает генералу Набокову о сделанных полковником Станкевичем находках и препровождая оные, удостоверяет его высокопревосходительство в совершенном своём почтении и преданности.

Он посылает его высокопревосходительству пустые деревянные ящики, но при этом не упоминает о главном. Он не говорит ни слова о том, что в квартире Спешнева уже побывали.

Сколь ни поразительно, это так. Дубельт скрывает от членов Комиссии крайне важное (и к тому же официально задокументированное) обстоятельство. И тем самым фактически совершает должностной подлог. Более того – он как бы становится сообщником Липранди. Но недаром Леонтий Васильевич слывёт за очень умного человека. Он прекрасно понимает, что самостоятельная, без ведома непосредственного начальства «раскрутка» этого дела могла бы повести к грандиозным последствиям. В конце