Общественный резонанс имела женитьба черкесского наиба Магомед-Амина на княжне Болотоковой, сестре князя Карабека Болотокова из знатного черкесского аристократического рода. По мнению В. В. Дубровина, Магомед-Амин нанес сильное поражение брату жены – темиргоевскому князю[565]. По замечанию автора, брак имел резонанс в черкесском обществе, которое восприняло его как неравный союз черкесской княжны с дагестанским пастухом[566].

С религиозной точки зрения, в отличие от адатов, шариат не препятствовал таким бракам, исходя из предписаний Корана, где все равны перед Богом[567]. Сблизившись с влиятельной семьей, мюриды получали возможность манипулировать северокавказской знатью. В то же время северокавказская знать была вынуждена допускать такую брачную практику, желая восстановить свои былые права.

Аналогично знатные чеченские тейпы (роды) восприняли женитьбу наиба Хаджи-Мурата на дочери одного из владетелей Чечни. Отношение семьи девушки к этому браку, по мнению А. П. Берже, было негативным[568]. Автор полагал, что семья, породнившись с Хаджи-Муратом, долго терпела насмешки от своих соплеменников, несмотря на то что Хаджи-Мурат был человеком влиятельным[569].

Женитьба черкесского князя Султан Казы-Гирея на казачке Людмиле Лучкиной и последовавшее за этим принятие им христианства вызвало не меньший общественный резонанс в черкесских аристократических кругах[570]. Неодобрение черкесским обществом брака князя с безродной казачкой в большей степени было связано с его переходом в христианство. Обычно девушка, выходившая замуж за иноверца, переходила в его веру.

В период Кавказской войны нередки были случаи, когда кавказские власти высказывали свои пожелания дагестанским владетелям по случаю предполагаемого брачного союза. При этом военная администрация могла и не одобрить выбор семьи, рекомендовав свои кандидатуры.

В частности, предметом обсуждения стали вопросы, связанные с предстоящей женитьбой сына Мехти-Шамхала Тарковского. В своем письме от 21 марта 1822 года генерал Ермолов, выразив вначале соболезнование по случаю смерти жены Мехти-Шамхала Тарковского – Севдюк-бике, далее высказался по поводу предстоящей свадьбы сына шамхала. Несмотря на то что генерал одобрил предстоящую женитьбу сыновей шамхала на дочерях кумыкских князей, он посоветовал женить старшего сына Сулейман-пашу на дочери Аксаевского князя майора Мусы Хасаева[571]. По мнению Ермолова, породниться с такой знатной фамилией, как Хасаевы, было бы намного выгоднее Мехти-Шамхалу Тарковскому[572].

Ермолов в своем письме к полковнику Муравьеву от 11 июля 1822 года выражал недовольство по поводу того, что Мехти-Шамхал Тарковский намеревался женить сына на дочери убийцы князя Цицианова[573]. Оба письма – яркое свидетельство того, что браки дагестанских владетелей находились в поле зрения кавказской администрации.

Этнокультурному взаимодействию народов способствовал кавказский институт аталычества – когда ребенка отдают на воспитание в чужую семью. Межэтническое аталычество имело распространение среди знатных кавказских семей. Вплоть до начала XX века в семьях чеченцев, адыгов, черкесов, абхазов, кабардинцев воспитывались аталыки. Среди дагестанских народов аталычество имело место у кумыков и ногайцев. Примечательно, что в дагестанских семьях воспитывались аталыки – казаки. Так, живя у кумыков или ногайцев, сыновья казаков прекрасно осваивали их обычаи, в том числе язык. Указывая на это, исследователи отмечали, что терские казаки могли свободно говорить на языках соседних народов[574].

Безусловно, в этом институте существенная роль отводилась женщине, которая принимала непосредственное участие в процессе воспитания аталыка. Как правило, воспитание детей независимо от их пола входило в обязанность жены. Учитывая, что нередко девочек высшего сословия воспитывали вне своего дома, то большая ответственность лежала на женщине. Хозяйка дома, куда попадали девочки, должна была обучить ее не только хозяйственным обязанностям, но и тонкостям этикета.

На примере черкесов на это указывал Ф. И. Леонтович:

Черкесская княжна или дворянка отдается в аталыки, где остается до 12 или 13 лет, а иногда и до замужества. Обыкновенно княжна отдается на воспитание жене богатого дворянина. Аталычка учит девочку женским работам, объясняет ей будущее ее положение и обязанности[575].

Конечно, институт аталычества способствовал формированию дружеских, а нередко и родственных отношений между кавказскими народами. Вместе с тем исследователями отмечались и отрицательные стороны. По мнению адыгского просветителя Хан-Гирея,

унесенный под чужой кров младенец, не умеющий еще различать предметы, придя в юношеские лета, лишь по слуху узнает своих родителей, братьев и сестер, к которым, естественным образом, не всегда может питать нежную любовь[576].

Заметим, что к концу XIX институт аталычества уже не имел распространения среди народов Северного Кавказа. У некоторых народов сохранялись лишь его реликты.

Женщины играли существенную роль в миротворческих процессах. В частности, исследователями отмечалась посредническая функция женщин в конфликтных ситуациях. Один из таких обычаев заключался в том, что женщина, демонстративно сорвав с головы платок, вставала между враждующими мужчинами. Тотчас же конфликт прекращался.

Дагестанский этнограф С. А. Лугуев в действиях женщины усматривал скрытую символику эпохи матриархата[577]. По мнению автора, дагестанка таким образом призывала мужчин подумать о ее чести[578]. Этим действием женщина показывала, что она готова публично опозориться, «потерять» честь, лишь бы остановить неминуемое кровопролитие.

Описывая такой обычай у лакцев, С. А. Лугуев указывал на распространение в народе выражения карщи ласун, которое буквально означало – умолять, просить о чем-либо[579]. Произнося эти слова, лакские женщины непременно снимали с головы платок[580].

Нередко женщина могла предотвратить кровную месть, встав между схватившимися в поединке мужчинами. Один из таких примеров из жизни селения Джирабачи описал дагестанский историк Р. М. Магомедов. По сведениям автора, мать остановила своего сына при попытке убийства обидчика, сказав, что проклянет его, если тот не изменит своих намерений[581]. Она также пожелала, чтобы молоко, которым она вскормила сына, стало бы ядом (гатам)[582].

Аналогичные обычаи имели место и у других народов Северного Кавказа. В частности, такой обычай бытовал у адыгов. По сведениям И. Ф. Бларамберга, любое кровопролитие прекращалось, если в гущу сражающихся мужчин бросалась женщина с распущенными волосами[583]. Особо реагировали на действия женщин преклонного возраста или из уважаемых адыгских семей[584]. О почитании женщин адыгами свидетельствует и то, что никакое кровомщение не могло происходить в их присутствии[585].

Роль женщины-миротворца отражает бытовавший у лакцев обряд примирения – «пропускание через рубашку». Суть его сводилась к тому, что мать убитого должна была пропустить через свою рубашку убийцу, имитируя тем самым роды[586]. В результате «родившийся ребенок», то есть потенциальный кровник, становился ее сыном[587].

По замечанию С. А. Лугуева, такой обряд в давние времена имел место и у лакцев[588]. К нему прибегали очень редко, так как он не имел популярности в народе, его даже осуждали[589].

Были распространены