– И не мешало бы почаще, – упрекнул его я, заодно посыпав себе голову пеплом.

А вообще-то да, ты будешь ее навещать и будешь свидетелем того, как спустя много лет она вновь берется за вязание, как вяжет тебе свитер, но уже не способна считать ряды, так что вместо свитера получается бесконечный шарф, мягкое шерстяное полотно, которое все ползет и ползет из-под ее старческих рук, – до тех пор, пока однажды ночью по непонятной причине полностью не распустится: патронажная сестра увидит утром, что в комнате повсюду пряжа.

Я попытался вернуться к нашему разговору:

– А ты не забыл, что дедушкины советы касались не только бритья в области кадыка? Он несколько раз говорил мне, чтобы я не выбирал слишком красивую девушку: мол, нет такой, которая бы это про себя не понимала, и тут-то и кроется корень всех бед.

– У вас что, шел фоном сериал про Анжелику? – не слишком удачно пошутил он, а потом перевел разговор в другое русло: – Жалко, что Нина не успела познакомиться с дедушкой. Мы начали встречаться за пару месяцев до его смерти.

– Я знаю. Нина тоже об этом жалела.

Впервые за долгое время я вспомнил тот день, когда хоронили деда. По дороге в крематорий мы заехали на автомойку, чтобы явиться на церемонию на чистой машине. Мы сидели внутри, и огромные желто-синие шайбы сжимали нас со всех сторон, а брызги летели нам прямо в лицо, как при пытке водой. Мама сидела рядом на пассажирском сиденье и, глядя в зеркало солнцезащитного козырька, поправляла макияж. Я сделал глубокий вдох, но брызги словно по волшебству застыли в полуметре от моего лица. Лобовое стекло покрылось густой белой пеной, и в машине воцарился белый полумрак. Я выбрал программу “Комфорт-Плюс”: предварительная мойка под высоким давлением, активная пена, мытье колес, мытье шасси, двойное мытье щетками и автошампунем, покрытие воском, двойная сушка. Мы стояли на моечном конвейере, до похорон оставалось полчаса.

– А в машине играл Моцарт, – отозвался он.

– Мне хотелось выйти и лечь на капот, чтобы шайбы и меня привели в чувство.

– Похоже, у нас с тобой немало общих воспоминаний!

– Хотя людям и свойственно постоянно переписывать свое прошлое, – заметил я.

– А ты еще не забыл вращающуюся будку похоронного бюро возле центрального кладбища? – спросил он. – В которой выставлены открытые гробы?

– Надо же, забыл!

– Я был там недавно, в день поминовения усопших. Стоял на остановке и в каждом из этих гробов видел дедушку. Такой паноптикум, как из фильма Бунюэля. Дедушка был одет в один и тот же костюм, но сначала лежал в красном бархате, потом среди белых воланов, а потом в небесно-голубом атласе – w niebieskim, как называют здесь голубой.

– Да, он был модник, – улыбнулся я, представив себе, как мертвый дедушка примеряет гробы. Говорила же бабушка, что он и в гробу не забудет себе галстук поправить.

– Ни разу в жизни не видел на кладбище столько народу, – продолжал он. – Живых там было больше, чем мертвых. Некоторые даже приподнимали над могилами коляски, чтобы показать усопшим тех, кто в семье недавно появился на свет.

– Неплохой образ, используй его где-нибудь, – подмигнул я ему.

– Само собой.

За излучиной Вислы показалось исполинское здание отеля “Форум”. “Шкода суперб” уже покинула его фасад, уступив место запотевшей кружке пива, – вернее, piwa. Я все думал, стоит ли заводить разговор о Нине, а если да, то с чего начать. Он был так одурманен любовью, что ему, видимо, даже в голову не приходило, будто они могут разойтись. Но я с расстояния в несколько лет уже видел, что именно здесь, в Кракове, Нина начала от него отдаляться. Всякий раз ненадолго, но эти моменты напоминали мелкие песчинки внутри прозрачного оконного стекла. Именно здесь, в квартире на Ягеллонской улице, Нина впервые осознала, как трудно жить с кем-то вместе, трудно для всякого, но особенно для нее, легко справлявшейся с ролью любовницы, но пока только осваивавшей роль жены. Она была на восемь лет младше и к тому же не могла распоряжаться своим утром – писать или заниматься чем-то другим, что проклюнулось в ней за эти годы. Она жила в царстве поступков, иногда безумных, иногда отважных, но не в царстве поступательного движения к цели; возвращалась домой из совершенно иного мира, нежели он, из мира скучных лекций и мимолетной дружбы, из мира, который постоянно менялся, потому что был лишен понятных законов, – хотя, может быть, и не лишен, просто никто до сих пор не сформулировал их в двух простых предложениях. Мне очень хотелось сказать ему, чтобы он внимательнее относился ко всему, что происходит в ее мире, и не слишком полагался на свои чувства. Я знал его достаточно хорошо и понимал: он склонен думать, будто пока он ее любит, ничего страшного не случится.

– И все-таки интересно, – прервал он мои размышления.

– Что именно?

– Пару часов назад я шел этой же дорогой, но в другую сторону, и думал, что не понимаю, сколько мне лет. Что я одновременно и стар, и молод. А теперь вот иду здесь с тобой.

– Ну, не так уж и интересно, – возразил я ему. – Это называется композиция и развитие мотива. Но на такие детали вряд ли бы кто-то обратил внимание, так что хорошо, что ты об этом напомнил.

– Ага, теперь все понятно. Ничего себе! – присвистнул он. – Что ж, давай, развивай мотив дальше.

– Спасибо, пока достаточно. Лучше скажи мне, какие у вас с Ниной на сегодня планы?

– Даже не знаю. Надеюсь, встретимся дома, а потом видно будет. А у тебя? Я бы позвал тебя в гости, но это, согласись, было бы несколько странно.

– Не переживай, мне есть чем заняться. Я ужинаю с моим польским издателем и местными богемистами. Скорее всего, там будет и Нинина любимая Анна Цар. А потом мы с Евой идем на авторский вечер Сири Хустведт. Это жена Пола Остера, он тоже писатель, – ответил я, а дальше у меня вдруг вырвалось: – Слушай, ты же присмотришь за Ниной?

– Даже не сомневайся! – заявил он со своей противной уверенностью, которая, несомненно, мешала ему понять, на что я сейчас пытаюсь намекнуть.

– Ты ведь тут без нее, верно?

– Верно.

Когда речь зашла о Нине, открыться ему я не смог. Какое-то время мы шагали молча, но вдруг он, отвечая собственным мыслям, произнес:

– Но они все-таки любили друг друга!

– Кто?

– Кто-кто… Бабушка с дедушкой.

– Да, наверное, – согласился я. – Им было проще, потому что жизнь была тяжелее.

Он явно меня не слушал, и я уже начинал жалеть, что предложил ему составить мне компанию.

– Ты наверняка это помнишь, но я все равно хочу тебе рассказать, – проговорил он. – Как-то я приехал к ним в гости, мне