От домика с соломенной крышей идти до дома Богдана Алексеевича было минут десять-пятнадцать. В одном из переулков я встретил Ийа. Он стоял так, будто ждал меня. Буквально посреди дороги, глядя в мою сторону. В своём клетчатом костюме, сколько у него их вообще? Он спокойно наблюдал за тем, как я приближаюсь к нему, кротко ожидая.

– Добрый вечер, Василе. Направляетесь к Богдану Алексеевичу? Позволите составить вам компанию? – в своей привычной манере отчетливо проговорил он.

– Да, конечно. А вы меня тут специально ждали? – спросил я.

– А в этом есть что-то плохое? Я был здесь неподалеку.

– И часто вы так вычисляете траекторию движения других людей, чтобы с ними пройтись? Наверное, очень весёлое занятие.

– Надоедает к третьему разу, Василе, а затем носит исключительно прагматический характер. У вас выдалась интересная неделя с Джотто Ивановичем. Вы открыли в себе талант. Как вам?

– Вы про разрывы? Разве недостаточно того, что деревня постоянно перемещается? Как вы тут вообще живете? Что у вас тут ещё есть?

– Ох, Василе, много всего. Все эти, как вы сказали, «разрывы» – вещь необыденная. Географическая неопределенность – вещь более привычная для нас. Эти «разрывы» возникают не то, чтобы часто. Вы же сами видели журнал Джотто Ивановича. Всего лишь сто случаев за весь тот период, что он тут живет. А вы поверьте, этот период очень и очень большой. К тому же, вы сами видели, что гласит большинство записей: «Дом с новым жителем, ничего необычного», «Появилась лавка», «Появилось два дома с новыми жителями». Интересных случаев пересчитать по пальцам одной руки, поэтому не вижу, к чему это беспокойство.

– Почему это происходит здесь?

– Видите ли, Василе, мы прямо сейчас стоим на земле неопределённой. Да и сами мы, скрывать не буду, в какой-то степени неопределенны. Все эти разрывы – это эхо других миров. Миров определённых, совсем не дрейфующих. Мы сохраняем статус-кво, но в других мирах могут происходить самые разные события. И если что-то выходит из равновесия, то попадает к нам. Так это работает. Но работает это не на всех территориях. Нужно подвешенное состояние, которое способно открепить их от существующей прямо сейчас реальности и прикрепить к нам. Проводка некачественная, например, или сбежавшая из дома дочь. Тебе вообще Джотто Иванович описал весь механизм закрытия разрывов? Он рассказал, какой властью обладаешь ты?

– Нет, ни о какой власти он не говорил. Разве только о той, что он определяет, что останется здесь. Довольно удобная штука.

– И он не рассказывал как? – спросил Ий.

– Ну. Там было что-то про мысленное вкрапление окружающего в своё сознание. Я просто задумался о своём и всё закрылось, – ответил я.

– Представляю, как сложно и литературно рассказал все Джотто Иванович. Этого у него не отнять. Я объясню в двух словах. Джотто Иванович и ты можете становится наблюдателями. Наблюдатель, в данном случае, изменяет свойства частиц и определяет их дальнейшую локомоцию.

– Кого? – спросил я.

– Движение частиц, – ответил Ий. – Другими словами, чтобы оставить вещь из разрыва, нужно сознательно определить её, как неопределённую, думая о ней двойственно. Чтобы закрыть разрыв, нужно определить судьбу видимых частиц в моноканальном порядке. К примеру, сознательно определить для себя, что проводка в доме послужит причиной пожара в доме. Но это слишком жестоко, думаю, что Джотто Иванович таким не занимается.

– И куда отправляются люди и вещи из разрывов?

– Обратно к себе. В свою определенную, лишенную всякой неопределенности, реальность.

– А чем занимаетесь здесь вы? – неожиданно спросил я, уже подходя к дому Богдана Алексеевича.

– Я? А что такое Василе? – немного смутившись ответил вопросом на вопрос Ий.

– За все дни у меня остались вопросы только к вам. Здесь все заняты чем-то. Богдан Алексеевич чинит вещи, его жена занята культурной жизнью, Никита Соломонович лечит людей, бабушка Солка ждёт тигра на другом берегу. А вы за все дни только загадочно ходите и даёте мне понять, что знаете всё о движениях моих частиц. Не думаю, что вы погружены в действия документального характера, поэтому чем-то же вы должны быть заняты?

– Вообще, ты не совсем прав. С документацией я всё же работаю. Нужно же как-то выбивать финансирования, – с ухмылкой ответил Ий. – Чем занимаюсь я? Я толкаю частицы в нужные стороны, а потом слежу за их перемещениями. Вот прямо, как сейчас. Впереди нас ждёт глобальная неопределенность, неподвластная даже моему расчётливому взору. Мне нужно проследить, чтобы, когда всё началось, все были на своих местах.

– Когда что началось? – спросил я.

– Василе, пока не забыл. Очень скоро Джотто Ивановичу понадобится твоя помощь. Предупреждаю заранее. А ещё, скоро твоя проблема с рукой разрешится, – проигнорировав мой вопрос ответил Ий. – Кстати, а что с поясом, который тебе подарили?

– Висит дома.

– Держи под рукой. Ты иди к Богдану Алексеевичу, а у меня ещё дела. Это не последняя наша встреча. Хорошего вам вечера, славный господин, – почти театрально попрощался Ий.

– И вам того же.

К чему вся эта загадочность? Разве не видно, что я уже целиком и полностью принял абсурдность бытия, надев на себя непроницаемую броню из радостной отрешенности ко всему происходящему? Мне кажется, что таких людей должны посвятить во всё и сразу. Или наоборот? Кто такой вообще этот Ий? Он только и делает, что ходит тут загадочно и всё. Нужно бы спросить мнения у моей руки. Давно с ней не переписывался. Мне кажется, что Ий – это несущая стена деревни. Да, он занимается какой-то документацией, но ведь должно быть ещё что-нибудь. Другая несущая стена деревни – это Она. Она занимается какой-то культурной жизнью, рисует картины, может преподает чего детям. Она не такая закрытая и загадочная. Более того, мне кажется, если грамотно её спрашивать, то она выдаст вообще всё, о чём только можно попросить. Ий создал деревню – это неоспоримый факт. Может, он эдакий рихтарж? Следит за порядком? Тогда почему он не помог Лёнику попасть обратно домой? Похоже на то, что работёнка у него непыльная. К тому же, я заметил, здесь каждый занимается тем, чем ему нравится. Возможно, Ию нравится быть загадочным мужчиной в костюме. И движимой этой мечтою он когда-то давно и расщепил своё сознание.

Дома у Богдана Алексеевича было довольно шумно. Внутри прямо, как пчелы в улье слонялись туда-сюда барышни в возрастном диапазоне от тридцати восьми до пятидесяти пяти лет. Из духовки вынимался пирог, ставился на плиту чайник, поправлялась скомканная скатерть на столе, нарезался сыр, откупоривалось вино, гладился кот, по которому я даже начинал скучать, лёжа в своей лачуге, в зале появлялись стулья и отодвигались шкафы. Всё это происходило разом и очень