Кричали люди, рычали звери. Слышно было, как плоть разрывали на куски, как хрустели кости и лилась кровь, но я не смел обернуться. Только поэтому – из-за своей трусости, из-за природной, врождённой слабости, в которой вечно упрекал меня отец, – я и заметил графа. Ферзен выглянул из-за деревьев, целясь из ружья.

Не верю, до сих пор не верю, что сделал это, но я выстрелил. Граф тоже. Он упал. Упала Дэгрун.

Закричала Княжна по-птичьи звонко. Сова спикировала вниз, прямо на раненого графа. Он так заревел! Вместо глаз у него остались кровавые дыры. Я не желал смотреть. Не хотел.

А граф всё не сдавался. Он схватил с земли ружьё, выстрелил вслепую раз, другой. Мне пришлось выбить из его рук оружие.

Он кричал, проклинал нас. Я заметил, что Княжна, уже обратившаяся человеком, нагая, беспощадная, схватила нож у одного из погибших охотников, но осталась стоять в стороне.

В то утро пролилось слишком много крови.

Поэтому, когда из-за деревьев на поляну вышел доктор, мы не стали ему мешать.

– Где Клара? – спросил он своим новым жутким голосом.

– Её… простите, доктор. – Я потупил взгляд. – Её утащило нечто… то, что было в подвалах. Простите, если сможете. Клянусь, я пытался. Она осталась там, в оранжерее.

Как и Николай.

Остерман долго смотрел на меня, а я на него. Мы оба держали в руках оружие. Мы оба могли выстрелить. Знаю, он хотел меня убить. Я тоже почти был готов убить его. Никто так и не произнёс ни слова. Всё так же молча доктор увёл ослепшего графа с собой.

Мы собрались вокруг ведьмы-волчицы: я, Катажина и Княжна. Дэгрун уже не дышала, граф и вправду оказался отменным стрелком. Но это к лучшему. Я рад, что она не мучилась.

После смерти ведьма-волчица так и осталась в зверином обличье. Человеком она уже не стала. А мы, её стая, встали вокруг и завыли, прощаясь. Я тоже завыл.

Сова опустилась на крышу домовины. Она молчала и казалась вовсе неживой. И после пронзительной, ослепляющей, беспощадной резни вдруг наступила оглушительная тишина.

Княжна снова стала девушкой, я отдал ей свой плащ.

– Сколько смертей, – проговорила она.

Больше никто ничего не сказал. Это было не нужно. Лес провонял кровью и смертью. Я мечтаю о скором снеге, чтобы он замёл следы горя.

Почему я не ощущаю победу? Почему мы сбегаем в лес?

Мы положили Дэгрун в домовину. Ту самую, осквернённую, в которой я впервые обнаружил останки убитой девушки.

– Сегодня уже не Ночь костров, – разочарованно вспомнил я.

– Неважно, – ответила Княжна. – Просто… так правильно. Дэгрун принадлежит Великому лесу. Он стал её домом. Она должна остаться.

И она завыла, подняв лицо к небу. Катажина завыла с ней, а следом присоединился и я. И сквозь крики, стук топоров и оружейные выстрелы прорвался со всех сторон волчий вой. Оставшаяся стая пела песню по ведьме-волчице.

Мы прощались.

Княжна коснулась окровавленной ладонью каменной плиты домовины.

Точно из ниоткуда перед нами возникла тропа. Великий лес приглашал нас войти в свои владения. Я замешкался, оглядываясь. Но разве был у меня на самом деле выбор?

Медленно мы втроём пошли по тропе. Я услышал, как позади заплакал ветер, почуял, как на поляне пошёл густой снег, хотя там, впереди, на узкой тропе, светило солнце.

Почему-то мы оглянулись все одновременно. И на другом конце лесной тропы, у самой домовины, увидели большую сильную волчицу. Таких крупных зверей не повстречаешь нигде. Только в Волчьем логе.

Великий лес принял нового вечного стража.

Не знаю, какой сейчас день. Запутался.

Прежде чем она заснула, я показал ей свой дневник, прочитал все сказки, что успел собрать в Великолесье. Она улыбалась, слушая, пусть улыбка и оставалась печальной.

– Все эти сказки когда-то случились, – сказала она. – Как думаешь, о нас когда-нибудь тоже расскажут сказку?

– Если и расскажут, то безбожно переврут, – ответил я. – Тебя представят страшной бессердечной ведьмой, а меня…

– Кем?

– Дураком, которого эта ведьма приворожила и погубила.

Пусть мне было неприятно об этом говорить, но хоть ненадолго это отвлекло её от скорби по Дэгрун.

– Если хочешь, я расскажу тебе и другие сказки, – предложила Княжна.

– Вряд ли я теперь хоть когда-нибудь выпущу сборник. Это, – я вдруг с каким-то отчаянием посмотрел на дневник, в котором сейчас и пишу, – уже в прошлом. Но ты расскажи. Мне нравится слушать твой голос.

Я проснулся на рассвете от холода. Пальцы на руках и ногах онемели, всё тело одеревенело. Меня колотило. А она лежала всё там же, укрывшись шкурой волка, съёжившись. Совсем маленькая. Очень настоящая.

Стоило разжечь огонь, но не сразу получилось оторвать взгляд от светлых волос и тонких сжатых пальчиков, которыми она прижимала шкуру. Эти хрупкие на вид пальцы умели держать нож и свежевать зверей, они могли легко убить меня одним лишь заклятием.

Создатель, как это всё невероятно!

Катажина тоже заснула, я не решился её будить. Совсем не помню её в детстве, тогда все похищенные дети быстро стёрлись из памяти. Но она вызывает у меня странное, щемящее чувство тоски. Быть может, я скучаю по дому. Быть может, по детству. По тому времени, когда ничего из этого ещё не случилось.

Тихо, стараясь никого не разбудить, я поднялся и развёл огонь. Он быстро занялся, и стало теплее, и Княжна высунула нос из-под шкуры. Резко открыла глаза.

– Ты не ушёл.

В голосе сквозило удивление, хотя, клянусь, нет ничего более естественного, чем то, что я остался.

Мне было нечего сказать, я просто сел рядом, на край шкуры. Она не прогнала.

– Это всё морок, – повторила она.

– Знаю. – Согласиться было удивительно легко. – Возможно, любовь всегда всего лишь морок.

Она дёрнулась от моих слов, глаза гневно вспыхнули. Уверен, она хотела возразить, но сдержалась, пожалела меня.

– Как ты можешь любить того, кого не знаешь?

– Теперь я знаю тебя чуть лучше, пусть и недостаточно, и я по-прежнему тебя люблю. Даже больше прежнего. Я любил тебя и прежде, когда совсем не знал. Любил много лет. Так что изменилось?

– Это морок, – повторила она. – Ненастоящее. Ты просто сбегаешь…

– Как и ты. – Вновь кивок. – Поверь, я думал об этом. Мечты. Побег от действительности. До встречи с тобой мне было так одиноко. Во всём мире не нашлось для меня родной души. А после нашей встречи появилась цель, появился смысл. И я знал, что где-нибудь ты меня ждёшь…

– Я не ждала.

– Но ведь дождалась.

Она прыснула с лёгким, но уже не раздражённым возмущением.

– С тобой невозможно спорить.

– А зачем со мной спорить? – Тут я совсем потерял страх, опустил голову ей на плечо, заглядывая в глаза.

Взгляд её помрачнел.

– Ты знаешь, что поседел? – Она медленно присела, вытащила руку из-под шкуры и коснулась пряди у самого лба. – Вот тут.

Ответить я не мог, как и взглянуть на себя, только положил ладонь поверх её.

– Сильно?

– Вот тут. – Она снова провела по моим волосам, не вырывая руки из моей.

До сих пор у меня не получилось посмотреть на себя в зеркало, но верю на слово, что теперь седой. Что ж, это не такая страшная плата. Есть другая, большая. Потому что тогда я вдруг с пугающей ясностью положил другую руку на волчью шкуру.

– С детства я убегал от действительности. Мои мечты, сказки, книги – они спасали от одиночества, от укоров отца и холода матери. И ты стала мечтой, в которой я находил утешение. Глупо, да?

Она промолчала. Это было очень милосердно. А слова всё лились и лились из меня.

– Я бежал из дома, чтобы найти тебя. Всю жизнь я потратил на это. Но… думаю, дело не только в том, что я искал тебя. Я искал себя, пожалуй. И вот… сейчас… я хочу перестать убегать.

Решение моё кажется опрометчивым сейчас, когда я описываю все события в дневнике. Но тогда казалось, что я вёл себя крайне трезво и рассудительно.

Свободной рукой я стянул с неё волчью шкуру, оставшуюся от возлюбленного Дэгрун, притянул к себе.

– Сделай меня своим волком.

Она смотрела с сомнением.

– У меня есть…

– Сколько? Вчера многие погибли. Тебе нужны защитники. Я тебе нужен. А ты мне. Я стану твоим волком. Как и должен был.