– От леса ждать только морока…

– Морок, морок, – проворчала старуха, и под чьими-то ногами заскрипел снег. – Милая моя, не о том ты думаешь. Не тем голова забита. Всё, что сейчас важно, всё, что когда-либо будет важно, – это Великий лес. У тебя одна только задача…

– Да, но… мне так жаль его. Бедный мальчик…

– Он не мальчик, а взрослый мужчина. Если от одного-единственного отказа сломается, то грош ему цена. Тьфу! Ты – Лесная Княжна…

Словно гром прогремел в зимнем небе. Как сразу я не догадалась, кто может вести разговоры ночью посреди леса? Но разве можно было знать, что эта ведьма, это чудовище станет переживать из-за любовной боли? Нет, это было слишком человечно, слишком обычно.

– Ты Лесная Княжна, – повторила старшая. Не могу представить, кто она такая, если к ней прислушивается Лесная Княжна. Быть может, тоже какая-нибудь ужасная ведьма. – У тебя один долг: Великий лес.

– Порой мне хотелось бы… только на мгновение, ты не подумай ничего… порой я представляю, каково было бы жить обычной жизнью. Как они… эти, в деревне. Они так счастливы друг с другом. Ты видела? И этот мальчик… он так искренне говорил, так смотрел…

– Вот оно! Вот в чём дело! В этом мальчишке, – разозлилась старшая. – Я знала, я просила тебя не ходить к людям, не танцевать с ними, не есть с ними. Их пища отравила твой разум. Нет, милая, ты – не они. Тебе не плясать у костра, не пить вина и не обниматься под звёздами с сопливыми деревенскими мальчишками. У тебя есть долг перед Великим лесом, у тебя есть предназначение.

– Да, но мне хотелось бы хотя бы однажды попробовать…

– Нет. Даже не думай. Ты Старшая сова, лесная ведьма, а не человек. Тебе и думать не стоит о слабостях обычных людей. Ты выше этого. А что до мальчишки… если однажды, если ещё хоть однажды он смутит твоё сердце, я перегрызу ему горло. Давно стоило это сделать, как только встретили в усадьбе.

Пусть они ни разу не произнесли его имени, но я поняла, что речь шла о Мишеле. Как мне стало страшно! Если бы меня там загрызли волки прямо на месте, самым ужасным была бы не моя смерть, а то, что я не смогла предупредить Мишеля.

– Ты же узнала его? Это он, тот мальчик из Волчьего лога. Княжеский сын.

– Конечно узнала. До сих пор помню его запах. Мерзкий, человечий, очень слабый.

– Если бы он был так слаб, то не оказался бы здесь.

Старшая только хмыкнула.

– Не думай о нём больше никогда. Ты – стрела. Твоя цель – в лесу. И лететь тебе в лес, к нам, детям Нави, а не к людям. Забудь о них.

Лесная Княжна ничего не ответила. Послышались шаги, женщины уходили, и волки, окружавшие меня, тоже сдвинулись с места и медленно направились следом, оставив меня одну. Только один из волков оглянулся, сверкнул глазами, точно предупреждая, чтобы не посмела пойти за ними.

Я осталась лежать недвижима, не решаясь даже пошевелиться, пока все они не скрылись из виду.

Но в лесной тиши ещё долго раздавался голос старшей ведьмы:

– Забудь людской мир, моя девочка. Забудь. Людские сердца быстро забывают. Ещё снег не успеет сойти, как этот мальчишка сотрёт тебя из своей памяти…

По мере того, как голоса ведьм становились всё тише, с другой стороны приближались крики и выстрелы. Охотники графа приближались. И пусть я человек, а не волк, дикий необузданный страх погнал меня прочь. Так я оказалась на опушке. На реке.

А позади меня стояли волки. И звучали выстрелы. Звери зарычали, прыгнули. Помню, я закричала, побежала по льду. Он хрустел под моими ногами, но я в полутьме заметила белеющую беседку Русальего острова и знакомые статуи, походившие ночью на мертвецов.

Помню, в какой-то момент сапоги зачерпнули воды. Я провалилась. Всё хрустело, ломалось, вода была чёрной, ледяной. А волк вцепился мне в запястье. Я закричала. Очень хорошо это запомнилось: как я кричала под водой. А потом кто-то схватил меня за ногу и потянул на дно.

Не представляю, какой сегодня день. Это не важно.

Топоры стучат не переставая. В усадьбе это слышно особенно чётко. Но ни выстрелов, ни воя пока нет.

Рассудок вернулся ближе к вечеру, когда Коля позвал на ужин.

Я пошёл, всё так же не совсем разбирая, день ли стоял или ночь, в Камушке я находился или в Курганово, или, быть может, даже в Волчьем логе.

В столовой горели свечи. Они мерцали тёплыми, словно любящие сердца, огоньками.

Все за столом обернулись, когда мы с Колей вошли. Во главе, сияя румянцем на круглом лице, сидела Анна Николаевна.

– Мишенька. – Голос её звучал очень плотно, живо, по-настоящему, точно обволакивающий мягкий плед. – Мы вас ждали. Присоединяйтесь. Будем ужинать.

Меня посадили между Ариной Терентьевной и Кларой. Лесная Княжна напротив. Удивительно, да, что я всё ещё не знаю её имени? Кажется, не я один. Но мне теперь всё равно. Это не моё дело.

Долго ели молча, и слышно было только, как серебряные приборы порой касались тарелок из розового фарфора с очаровательными, но весьма старомодными цветами по краям. Насколько помню, такие были в моде в прошлом веке.

Княжна выглядела подавленной, зажатой. Ей, очевидно, было неудобно за столом, она не умеет держать нож и вилку. Длинные распущенные волосы падали в тарелку. Она не поднимала на меня глаз, точно это ей стало мучительно, удушающе стыдно за моё глупое, никому не нужное признание.

Пахло цветами (на столе стоял букет чудом выживших осенних цветов). За окном шёл снег. Он и сейчас, когда я пишу в библиотеке, идёт.

– Арина Терентьевна, душенька, – обратилась неожиданно смущённо Анна Николаевна, – а не осталось ли у нас чего-нибудь из твоих запасов? А то такие все тихие.

Арина Терентьевна принесла большую пузатую бутыль, и Николай разлил нам что-то, обманчиво сладко пахнувшее вишней, но оказавшееся очень крепким, резким. Я пью мало, но, не в силах спорить со старушеньками, выпил три стопки. Честно, плохо помню конец ужина, но прошёл он очень душевно. Но даже сейчас тяжело писать, перо из пальцев выпадает.

Постепенно за столом завязался разговор.

А потом меня переместили в кресло у огня. На коленях каким-то образом оказался щекастый серый кот. Он очень сладко мурлычет уже почти час. Порой чешу его за ушком, это очень успокаивает.

Княжна сидит на полу у камина, прижав ноги к груди. Без ножа, без маски, без платка она выглядит неожиданно человечной, удивительно хрупкой. Такой… беззащитной.

Мне не хочется смотреть на неё. Я не должен на неё смотреть, но, когда в гостиной собралось больше людей, не отрывал глаз, запоминая, как огонь придаёт медовый оттенок льняным волосам.

Анна Николаевна встала у камина, оглядывая нас всех.

– Ну, дорогие мои, что будем делать?

Я так разомлел, что не сразу сообразил, о чём речь.

– Графа пора остановить, – неожиданно грозно произнесла Клара. – Если мы напишем голове… Уверена, граф угрожал или ещё что-нибудь такое… он должно быть заставил папу… Папа не мог сам…

Никто пока что не рассказал ей, что случилось с доктором и Настасьей Васильевной. Не представляю, кто решится донести до несчастной девочки такие новости. Точно не хочу быть посыльным.

Никак не могу забыть статью, которую прислал Саша. Спросить об этом Стрельцовых будет неправильно. Может ли знать Клара?.. Маруся! Вот кто точно должен помнить все местные слухи и скандалы даже вековой давности. Такова уж её работа.

– Ни голова, ни сам император графа не остановят, – неожиданно строго, даже командирски сказала Анна Николаевна.

– Ферзен занимается всем этим по приказу императора, – добавил Николай с нескрываемой злостью. Могу понять, из-за графа старший Стрельцов потерял всё. – Или, по крайней мере, с благословения императора. Тот бывал в Курганово. Говорят, даже присылал своих людей в оранжерею.

– Вот именно. Оранжерея, – вдруг ледяным тоном, не отрывая глаз от огня в камине, произнесла Княжна. – Я была там под землёй и видела, каких чудовищ сотворил доктор. Пусть они