Шрифт:
Закладка:
– Прости, папа, – сказала я, сдвинув с его ног одеяло.
Вместо шнурков была вставлена самодельная бечевка. Я расшнуровала ботинки и стащила их с ног. Ступни у отца были костлявые и белые, из пальцев с толстыми, желтыми ногтями торчали черные волоски, а между пальцами засохла грязная корка. Глядя на его ноги, мне хотелось заплакать. Я надела его ботинки.
– Возьми какие-нибудь вещи! – крикнул снаружи Рубен. – Одежду, еду, нож, все, что может понадобиться.
Я сняла рюкзак, висевший за дверью, латаный-перелатаный, но все еще годный, и начала распинывать завалы на полу, пытаясь найти что-нибудь полезное. Чувствуя головокружение, я наблюдала, как девочка бродит по хижине, один за другим подбирает заляпанные кровью предметы и без какой-либо логики решает, что взять, а что оставить. Я нашла одну из лысых зубных щеток и положила ее в рюкзак; за ней последовала сломанная расческа. Я вспомнила про обезглавленное тело Филлис под половицей, но теперь на этом месте лежала печка, я одна не могла ее сдвинуть; от усилия у меня еще больше закружилась голова. Моя куртка валялась на полу за дверью; я хотела надеть ее, но сразу бросила, увидев, что она вся покрыта какими-то пятнами и кровавыми ошметками. Нож, топор и подзорная труба лежали на полу рядом с отцом, словно специально приготовленные. Я дотронулась до топора носком отцовского ботинка, но не смогла заставить себя поднять его. Посмотрела на нож и решила, что он может понадобиться отцу. В конце концов я взяла подзорную трубу, положила ее в рюкзак и вышла наружу, на солнце.
Мы с Рубеном сидели на скале над рекой. Я не решалась заглянуть через край, хотя и знала, что вода внизу абсолютно спокойная. Голова у меня раскалывалась, день был слишком жаркий, а солнце слишком яркое. Мне не нужно было говорить ему, что я не смогу.
– Мне идти первым или вторым? – Он встал, потягиваясь и зевая. – Первым! – крикнул он и, прежде чем я поняла, что происходит, прыгнул.
Его ноги промелькнули передо мной в воздухе, и через мгновение он исчез.
Послышался всплеск, и я отпрянула от обрыва, как будто его внезапное падение могло увлечь и меня. Я легла на живот и осторожно посмотрела вниз. Голова Рубена – темные волосы облепили череп – колыхалась на волнах ниже по течению, несущему его к противоположному берегу. Я достала из рюкзака подзорную трубу и, наведя резкость и поискав среди камней, увидела, как его плечи поднимаются из воды. Он встал на ноги и пошел, поднимая со дна ил; добравшись до берега, он потряс головой, как собака, и брызги с волос разлетелись во все стороны. Он стоял в круглой рамке окуляра; я видела, как он улыбнулся мне, поднял руку, то ли прощаясь, то ли призывая, а затем зашагал между деревьями.
Я посмотрела поверх трубы, чтобы понять, увижу ли я, как он идет через кусты, но не заметила никакого движения на том берегу.
– Рубен! – крикнула я; ответа не было.
Я не могла поверить, что он не стал ждать. Меня охватила паника; он был нужен мне здесь, он должен был сказать, чтобы я шла за ним. Я села, обняла колени и стала раскачиваться, крепко зажмурившись. Если раскачиваться достаточно долго, то потом, когда я открою глаза, можно будет встать и вернуться через деревья на поляну; я услышу мерный стук топора, которым отец рубит дрова, и крикну: «Сегодня на ужин белка!». А завтра днем я встречусь в скалистом лесу с Рубеном. Он будет сидеть на камне, курить и рассказывать мне, что кукушка откладывает яйца днем.
Я перестала раскачиваться и открыла глаза, но ничего не изменилось. Держа в руках шлем и подзорную трубу, я встала и шагнула со скалы – в пустоту. Я ударилась о воду боком; раздался оглушительный всплеск, и боль обожгла меня не меньше, чем холод. Я сразу ушла на дно, толчок заставил меня перевернуться, и я уже не знала, где верх. Я была бы счастлива остаться там, вместе с галькой и рыбами, но поток подхватил меня и моя голова, словно пробка, выскочила на поверхность; пока я откашливалась, течение выбросило меня в том месте, где вылез Рубен. Только отжав шлем, я поняла, что прыгнула без рюкзака. А река вырвала у меня из руки подзорную трубу. Я представила, как она кружится, увлекаемая течением, и падает в Великий Разлом. Рана на ухе открылась, и струйка водянистой крови потекла по шее, зато река смыла красный цветок с рубашки. Я повернулась и направилась к деревьям.
Оставшуюся часть дня я брела сквозь лес. Пару раз мне казалось, что я узнаю дерево или тропинку, которые видела несколько лет назад, но потом встречала то же самое дерево еще раз и понимала, что хожу кругами. Земля на Рубеновом берегу была более холмистой и гуще поросла деревьями и кустарником, чем на моем. Я пробиралась сквозь заросли, звала его, искала хоть какие-нибудь признаки того, что он проходил здесь раньше, но не видела ни сломанных веток, ни отпечатков ног, ничего. Ближе к вечеру я настолько осмелела, что попробовала забраться на дерево, чтобы разглядеть дым от его костра, но чем ближе к вершине, тем тоньше становились ветки, они грозили сломаться подо мной, и мне пришлось спуститься. Каждый шаг отдавался у меня в голове, исцарапанная кожа горела. Продравшись сквозь заросли, которые всячески пытались меня остановить, я с трудом начала подниматься по холму сквозь рощу Зимних Глаз. За каждым следующим деревом я надеялась увидеть Рубена, сидящего на бревне рядом со свистящим чайником и дымящимися у огня ботинками. Он поцелует меня, усмехнется и спросит: «Что так долго?».
Я шла, пока небо не потемнело настолько, что я уже не видела собственных ног. Я споткнулась о корень и растянулась на земле, едва успев выставить вперед руки, чтобы не удариться головой. Я села, и меня начало трясти; мне не давала покоя мысль об одеялах и куртке, брошенных на полу в хижине. Я попыталась натянуть шлем, но мешала повязка, а левую сторону лица пронзила острая боль, поэтому я лишь растерла влажной шерстью ноги. Я сняла отцовские ботинки (ногти на ногах стали мягкими на ощупь), засунула ступни в шлем и попробовала свернуться калачиком на неровной земле. Зубы
