стучали не переставая, так что я села и уткнулась подбородком в колени. Заснуть было невозможно. Я промурлыкала несколько тактов из «Кампанеллы», но это меня не отвлекло. Я вслушивалась в каждый звук, который издавали деревья и прячущиеся животные, подскакивала на месте от уханья совы, настораживалась при каждом движении среди полуночных деревьев, но не оставляла надежды, что это Рубен ищет меня. Через несколько часов я, должно быть, отключилась, потому что увидела, как отец выходит из реки с накинутым на плечи промокшим одеялом. Он что-то говорил мне на непонятном языке, а рот его был искривлен, словно открывался под водой. Отец повернулся, и я увидела, что часть головы у него по-прежнему отсутствует. Я вздрогнула и проснулась; вокруг был только лес.

Это была самая длинная ночь, светало медленно, и солнце не показывалось. Когда стали видны растения вокруг, я надела отцовские ботинки, забралась на холм и снова позвала Рубена. Я думала, что с вершины смогу увидеть над деревьями дым его костра. О том, что откроется на другой стороне холма, я не думала; меня пугала клубящаяся чернота Великого Разлома. Ближе к вершине деревья поредели, а земля стала более каменистой, как и на моей стороне реки, – но здесь не было утеса. Я продолжала путь, пока не дошла до скалистого выступа. Взобравшись на него, я посмотрела назад, на долину. Осенний туман окутывал реку и оба берега. Между деревьями виднелся просвет – видимо, там была наша поляна, но крышу хютте я не увидела, дым не шел. Я развернулась и на четвереньках поползла дальше, закрыв глаза и с ужасом ожидая, что меня вот-вот засосет чернота. Из-под ботинок вниз по склону сыпался град камней. Сердце выпрыгивало из груди; предчувствуя головокружение, я открыла глаза. Передо мной расстилалась еще одна долина. В дымке тумана Зимние Глаза и буки сбегали вниз к другому холму, за которым виднелся следующий. Это было прекрасно.

Долгое время я ничего не могла понять. Я хотела проверить, не перепутала ли направление, и посмотрела в ту сторону, откуда пришла; я повернулась несколько раз, но даже после этого земля за гребнем никуда не исчезла. Я бросила туда камень, ожидая, что пойдет рябь, как по поверхности воды, в которой отражается мой мир, но камень запрыгал по скалам и улетел в заросли. Отец ошибался. Великий Разлом был не черной бесконечностью, а зеркальным отражением нашего мира. Я спустила вниз одну ногу, как делала зимой, проверяя на прочность лед возле болотистого речного берега. Земля выдержала мой вес. В последний раз я обернулась через плечо в поисках дыма, какого-нибудь признака Рубена, но ничего не увидела, поэтому, прижав шлем к груди, направилась вперед, к новой земле.

Я ковыляла по склону, палкой расчищая путь сквозь кусты и колючие деревца. Мне приходилось то и дело останавливаться и отдыхать. Ноги скользили внутри кожаных отцовских ботинок, лодыжки терлись о край, пятки покрылись кровавыми волдырями. Время от времени я встречала поросшие мхом местечки, где можно было подложить под голову шлем и на некоторое время закрыть глаза, чтобы кровь перестала стучать в висках, но каждый раз что-то заставляло меня вставать и идти дальше. Когда над моей головой прошло полуденное солнце, дорога снова стала подниматься, и я, пошатываясь, взобралась на гребень небольшого холма. Передо мной простирались другие холмы и еще одна долина. Я села на попу и съехала вниз, к оврагу. Он был похож на наш: длинный зеленый коридор, усеянный замшелыми камнями, – и на секунду я подумала, что, сделав крюк, каким-то образом пересекла реку и даже не заметила этого. Спустившись в овраг, я сдвинула камень, как это делал Рубен, и, сложив ладони, зачерпнула ледяной воды, чтобы напиться. Я шла, перелезая с камня на камень, пока скрытый поток не вырвался из-под валунов и не обрел настоящую силу. Тогда я поднялась повыше и стала продираться сквозь ежевику и остролист, шагая возле воды по склону. Добравшись до любого маленького возвышения или пробившись сквозь заросли, я каждый раз с замиранием сердца ожидала увидеть край света.

Я шла весь день, думая только о том, чтобы просто переставлять ноги; когда овраг расширился и поток превратился в настоящую реку, я посмотрела вперед и увидела открытое пространство, уходящее вдаль и вверх. Я стояла на опушке, наблюдая, как по лугу носится ветер и скользят тени от облаков. Темный лес за моей спиной понуждал меня двигаться вперед, под открытое небо. Шагая по пологому склону, я заметила вдалеке разбросанные там и сям травяные кучи. Я видела их раньше, но никак не могла вспомнить, как они называются. Еще до заката я подошла к первой из них – куча была вдвое выше меня и пахла свежескошенной травой. Я забралась внутрь и заснула.

Утром, с восходом солнца, я заковыляла через луг. За ночь мои ободранные пятки присохли к ботинкам изнутри, но от ходьбы раны снова открылись, и боль пронзала меня при каждом шаге. Повязка сползла, кровь текла по щеке и я вытирала ее рукой, чтобы она не попала в глаз. Я миновала еще несколько травяных куч; поднявшееся солнце начало припекать, и я пожалела, что удалилась от реки. Я забыла о боли в голове и в ногах и думала только о том, что хочу пить. На краю луга с гребня небольшого холма я увидела красные остроконечные крыши. Они сгрудились вокруг церкви, ее белый шпиль возвышался над деревьями. От домов вдоль луга тянулась узкая серая дорога. Сколько людей в этой деревне? Пятьдесят? Вдвое больше? Я поняла, что отец преуменьшил количество выживших. В мире осталось не два человека, и даже не три, считая Рубена; нас было больше сотни. Я спустилась с холма, не имея четкого плана, хотя и подумала, что Рубен, возможно, потому скрывал, где он живет, что это и есть его деревня; дорога приблизилась, стала шире и темнее. Луг подходил к ней вплотную, отделенный лишь неглубокой канавой. Я перешагнула через нее и очутилась на асфальте, пыльном, уложенном людьми. Я шла, каждым суставом ощущая его твердость, и мелкий гравий хрустел под подошвами отцовских ботинок.

На краю деревни стоял большой дом с множеством окон и дверей. Первый этаж был выкрашен в белый цвет, а верхний, затененный крутым скатом крыши, был деревянным. Я хотела постучать в центральную дверь и попросить у хозяев стакан воды, но ставни оказались закрыты. Внутри дважды пролаяла, а потом взвизгнула собака. За домом виднелись поле и еще один дом, меньше