– Ты точно не умерла, – сказал Вильгельм, повернувшись ко мне и улыбаясь. – Ты в больнице.

И его рука взметнулась вверх, к волосам.

– У тебя повреждено ухо, ты потеряла много крови, и ты была очень… – Он запнулся, подбирая слово. – Очень хотела пить, когда тебя нашли. Мне кажется, ты немного не в себе. Мы хотели бы узнать о тебе побольше. Ты согласна?

Я кивнула.

– Например, – продолжал он, – где ты живешь?

– В хютте, – ответила я.

Человек в углу заерзал на своем стуле, а удивленный Вильгельм издал какой-то гортанный звук. Он что-то спросил у меня на немецком.

– Я говорю только по-английски, – сказала я.

После небольшой паузы он попробовал снова:

– Где находится хютте?

Говорил он мягко, но движения его порхающей руки настораживали, и я задумалась, не пытается ли он меня подловить. Возможно, он знал, где находится хютте, уже побывал там и обнаружил на полу моего отца.

– Там, – я махнула рукой по направлению к окну, и Вильгельм обернулся, как будто мог разглядеть хютте на другой стороне лужайки.

– С кем ты живешь? – спросил он.

– С отцом, – ответила я.

– Он все еще в хютте?

– И с Рубеном, – произнося это, я подумала, что говорю почти правду.

– Рубен – это твой брат?

– Нет. – Я не знала, как объяснить, кто он.

– Твой дедушка?

– Нет.

Рука Вильгельма поднялась и с полпути опустилась. Он уперся в пол каблуками, так что они заскрипели, и снова улыбнулся, а я подумала, неужели этот звук кажется ему забавным, а не раздражающим, как мне.

Человек в углу что-то резко сказал, и Вильгельм спросил:

– Сколько тебе лет, Рапунцель?

– Я точно не знаю, – ответила я. – У меня давно не было дня рождения.

– А как зовут твоего отца?

Я знала, что папино имя не представляет для него особой важности.

– Джеймс, – сказала я.

– У него есть фамилия?

Я немного подумала.

– Я не могу вспомнить, – призналась я, но Вильгельм поднял брови и, не оборачиваясь, перевел.

Человек на стуле что-то записал.

– Можно поговорить с твоим отцом? Может быть, по телефону? Он, наверное, беспокоится о тебе.

– Он отдыхает, – сказала я и добавила: – Рубен говорит, он умер.

Человек в углу закашлял, и я подумала, что он меня понял. Но похоже, мой ответ удивил Вильгельма; его рука взлетела еще быстрее, чем прежде, и пригладила непослушные волосы.

– О, мне очень жаль. Как он умер?

– Рубен ударил его топором, – сказала я.

Детектив что-то спросил, но Вильгельм, не обращая на него внимания, заботливо склонился ко мне.

– Рубен и тебя тоже ударил? – Он указал на повязку у меня на голове.

– Нет, конечно нет. – Я вздрогнула, испугавшись, что он все неправильно понял.

Человек в углу заговорил настойчивее, и Вильгельм перевел мои слова.

– Это сделал папа, ножом.

– А твоя мама? Она живет в хютте?

– Она умерла, – сказала я, и меня захлестнуло отчаяние при мысли, что они оба мертвы, и Рубен тоже, и что здесь, в этой белой стране, я совсем одна.

Вильгельм нахмурился.

– Все в порядке, Рапунцель.

– Пунцель, – вновь поправила я.

Он прикоснулся к моей руке.

– Рубен ударил ее? Ты в безопасности, можешь рассказать мне все, что произошло.

– Нет, – сказала я. – Она уже давно умерла. Я жила с отцом в хютте. Я собиралась жить с Рубеном в лесу на другом берегу Fluss, но не смогла найти его.

– Где же этот лесной человек? Где Рубен сейчас? – спросил Вильгельм, глядя мне прямо в лицо.

– Он переплыл Fluss первым, скрылся за деревьями и пропал. – Я закрыла лицо руками и согнулась пополам. – Он бросил меня. – Меня душили рыдания, желудок скрутил спазм. – Я не знала, что делать. Я думала, он найдет меня ночью, мне было так страшно, но он так и не пришел. А потом я увидела Великий Разлом…

Вильгельм придвинулся ближе, положил свою белую руку мне на плечо и прижал меня к груди. Я слышала собственные всхлипы, но слез не было. Сквозь запах лекарств я уловила какой-то цветочный аромат. Он обнимал меня до тех пор, пока не утихли бесслезные рыдания, и я отодвинулась.

– Что такое «великий разлом»? Я не знаю, как это по-немецки, – сказал он и заговорил с детективом.

Я пожала плечами. Слишком многое нужно было объяснять. Мы все трое молчали.

– Ты знаешь, какое сегодня число? – спросил Вильгельм через пару минут.

Я покачала головой.

– Двадцать первое сентября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, – сообщил он. – Мы думаем, ты пришла в Люгнерберг пешком. Ты помнишь, какой путь ты проделала? Как долго ты шла?

– Девять лет, – сказала я.

Вильгельм покачал головой:

– Прости, я не очень хорошо говорю по-английски. Ты шла девять лет?

– Что такое Люгнерберг?

– Деревня, где тебя нашли. Ты была истощена, Рапунцель, ноги стерты в кровь. Должно быть, ты очень долго шла.

Я пожала плечами.

– Как думаешь, ты сможешь нарисовать карту того места, откуда ты пришла? Полицейскому. – Он кивнул в его сторону. – Это нужно, чтобы помочь твоему отцу и чтобы найти Рубена.

Он снова обратился к детективу, который вырвал из своего блокнота листок и передал его Вильгельму. Тот достал из верхнего кармана своего медицинского халата ручку и, положив листок на планшет, висевший в изножье моей кровати, передал все мне. Я прикоснулась к бумаге впервые со времен «Кампанеллы», еще до лесного пожара. Но эта была пустая, за исключением тонких синих линеек с обеих сторон. Вильгельм дал мне ручку. Я посмотрела на него и на бумагу. Тогда он снова взял ручку, щелкнул ею, и с другого конца высунулся стержень. Он кивнул мне, как бы говоря «давай». Я нажала на ручку сверху, и стержень исчез; еще раз – и он появился. Детектив подошел и встал возле кровати, наблюдая за мной. От его взгляда у меня затряслись руки. Я испугалась, что он отчитает меня, если я зря потрачу его листок, что будет смеяться над моим рисунком. Я не рисовала со школьных времен, но все-таки дотронулась ручкой до бумаги.

В середине я нарисовала маленький домик с одним окном, дверью и металлической трубой, торчащей над треугольной крышей. Дым поднимался в летнее небо.

27

На следующее утро в палату вошла женщина с прозрачной кожей. Она приволокла пластиковый мешок и вывалила из него на мою кровать кучу одежды, целый калейдоскоп неестественных цветов; вещи пахли немытыми шеями и мокрыми одеялами, они пахли хютте. Я подобрала колени к груди.

– Вот эта очень милая, – сказала она по-английски, выбрав длинную клетчатую юбку, похожую