– У нас иной способ познания, чем та или другая вера, и мы не похваляемся, что знаем что-то, чего не можем наблюдать или вывести логически.

– То есть ничему важному.

Он насмешливо хмыкнул.

– Ничему важному для слабого ума. Но твой разум не слаб. Я слышал, ты много читаешь. Женщина, которая любит книги. Мечта многих Философов.

– В самом деле? Ваша жена читает?

И снова это мерзкое насмешливое хмыканье.

– Я же не говорил «моя мечта». Я скорее верю в то, что всему свое место. Религия принадлежит храму, а звезды небу. А место наложницы уж точно не за чтением туманных медицинских фолиантов.

Значит, он видел записи о взятых мной книгах в Башне мудрости. Что ему за дело? Его снисходительный тон задевал мои и так оголенные нервы.

– Я не просто какая-то наложница, Литани. Только второсортный Философ не догадается, что я имею доступ к ушам человека, на которого вы возлагаете свои надежды. Лучше бы вам это помнить.

– К ушам и другим его частям, несомненно. Я понимаю. Но мы, Философы, не боимся власти. Мы сами – власть. Когда понадобилось воссоздать эти скорострельные крестейские аркебузы, к кому обратился дворец? – Он дважды постучал по воротнику, в котором торчала булавка, напоминавшая трон. – Знания это не игра, Зедра. Это не платье, не диадема, заставляющая тебя сверкать. Это источник победы. Лучше бы тебе это помнить, когда в следующий раз будешь брать книгу.

После такой речи я до некоторой степени восхитилась Литани. Он прекрасно понимал, кто я – точнее, кем притворяюсь, но, как и Като, не пытался целовать мне ноги. Скорее он наступал на них, поскольку обладал чем-то более весомым, чем трон, знанием. Мой прадед однажды сказал: «Человек без надежды видит трудности в каждой возможности, но человек надеющийся видит возможности в каждой трудности». Я не позволю упрямству Литани помешать мне.

Я улыбнулась как можно теплее:

– Если не хочешь, чтобы я читала туманные медицинские фолианты, дай доступ на два верхних этажа Башни. Может, там я найду что-нибудь более подходящее своему положению.

Литани поморщился, будто съел незрелый финик.

– Чтобы ты и дальше приукрашивала себя? Ты меня слушала? Только трое имеют доступ на верхние этажи, и один из них сейчас в темнице за сочувствие Пути потомков.

Постойте… Он говорит о Вафике? Философе, который повторял имена Двенадцати предводителей Потомков? Я и не знала, что он такая большая птица, да и вообще не знала, кто он такой.

– Я уже сказал слишком много. – Литани подошел ближе и прошептал: – Главное в том, что я скорее все сожгу, чем увижу, как ты расхаживаешь по моему кабинету.

Значит, он и правда не любит меня. И не боится. Не считает хорошим союзником. Като тоже не боялся меня, но я ему нравилась достаточно, чтобы рассмотреть возможность союза, который впоследствии дал прекрасные плоды. Как мне расположить к себе Философа?

Я постучала по подлокотнику кресла:

– Я не смогу расхаживать, если тебя это утешит. Считай это официальным запросом. Я хочу прочесть то, что вы держите на двух верхних этажах.

Больше из любопытства, просто узнать, что они там прячут.

Литани сложил руки:

– Тогда считай это официальным отказом. – Он поднял палец: – Нет.

Единственным моим утешением стал румянец на щеках Селены, когда мы ехали обратно во дворец. Не только потому, что я завоевала ее расположение. Ее счастье делало счастливой и меня. Молитва в доме ее бога согрела ее душу. Привычное утешает. И потому я онемела, когда она произнесла:

– Этот епископ – еретик.

– Что-что?

Она закусила губу:

– Они не подчиняются патриарху из Гипериона.

Ну конечно же, нет. Селуки ни за что не стали бы терпеть священника, получающего приказы из-за границ Аланьи.

– Но они поклоняются твоему Архангелу. Разве этого недостаточно?

– Да, но они ставят Марота выше Цессиила, как самого близкого к Архангелу. Богохульство. Вот что получается, когда ты отрезан от источника веры.

Марот? Цессиил? Какие странные имена. Какая разница, какой ангел выше какого? Я понимала, что значит «отрезан от источника», именно это произошло с человечеством, когда убили последних Потомков. Так мы встали на путь к Великому ужасу. Напоминание о том, что на мне лежит тяжесть всего этого, парализовало.

Селена улыбнулась, ее подбородок порозовел.

– Не важно, сам храм достаточно свят. Спасибо, что отвезла меня туда.

– Не за что, дорогая. Я радуюсь твоей радости.

Я не лгала. Селена, Вера и даже Сира, когда улыбались, напоминали мне о дочерях, внучках и правнучках. И если что-то могло пробить мой панцирь, то лишь напоминание о том месте и времени, когда мы были вместе, счастливые и свободные.

Когда мы приехали во дворец, Селена отвезла меня в мою комнату. На кровати спиной к нам стоял евнух с красным кушаком. Самбал? Как он посмел осквернить мою постель! Но он же сбежал в Кашан. А этот… какой-то слишком надменный.

Он обернулся. Темные волосы упали на лицо, почти закрывая глаза. С нашей первой встречи я смотрела на его ноги и спину, и потому едва узнала эти худые скулы и острый подбородок. Но хуже всего были безжизненные зрачки, устремленные в пустоту, даже когда глядели на меня.

Я повернулась к Селене:

– Тебе лучше уйти, дорогая.

Она кивнула, не отводя глаз от того человека.

– Что ты тут делаешь? – спросила я.

Отец Хисти посмотрел на меня. К этому я тоже не привыкла. Он почти никогда не удостаивал меня взглядом.

– А ты неплохо проводишь время, – произнес он. – Наслаждаешься жизнью, которую не заслужила. Заводишь друзей в каждом городском квартале. Упиваешься удовольствиями, которые еще даже не изобрели при моей жизни. В этом твоя цель?

– Что ты говоришь? Я делаю все ради нашей цели. – Я стукнула по подлокотнику, мое хладнокровие рассыпалось перед отцом нашей веры. – Ты предупредил меня о Кеве, но ничего не сказал о Мансуре и кагане Пашанге! Ты понимаешь, насколько это отбросило нас назад?

Я обхватила себя руками, чтобы унять дрожь.

– Тише, дорогая дочь. Перепугаешь своих нянек. Кагана Пашанга скрывает облако, сквозь которое не могу проникнуть даже я.

– Что это значит?

– Это значит, что, подобно твоим, его намерения и действия принадлежат не этому миру.

Я покачала головой:

– Можешь хоть раз не быть таким загадочным?

Его тонкая улыбка тоже казалась не от мира сего.

– Загадки – мое ремесло, милая дочь. Именно это делает меня таким хорошим святым для простого народа. Но ради тебя я скажу прямо –