Существо взмахнуло в нашу сторону щупальцем, подняв в воздух волны песка. Обжигающие песчинки попали мне в глаз. Я вырвалась из хватки Эше и прижала руки к глазам. Эше закричал, его голос становился все слабее, как будто он улетает.

– Эше! – позвала я, слепо размахивая руками – засыпанный песком глаз отказывался открываться.

Я потерла его, глаз открылся, но Эше не было. Я увидела лишь извивающиеся передо мной щупальца и песчаную бурю вокруг.

Я очнулась в куче песка. Было жарко – алое солнце обжигало гневным взглядом и песок, и кожу. Солнце садилось уже давно, почему оно еще не за горизонтом? Несмотря на жар кожи, я дрожала, как будто лед заполнил меня изнутри. Так мучительно было ощущать одновременно невыносимый жар и нестерпимый холод.

Я моргала, не веря своим глазам – вдалеке возвышалось строение, затмевавшее Песчаный дворец, Башню мудрости и пирамиду Большого базара вместе взятые. Я вскочила на ноги, вытряхнула песок из волос и ноздрей и подошла ближе. Это белое сияющее строение было сложено из черепов и костей: неужели тот самый Дворец костей, о котором говорило жуткое существо? Выглядело так, будто эту штуку построило население двадцати Кандбаджаров… из своих скелетов. Неужели я окажусь среди них?

Почему же я шла к дворцу? Потому что он шептал мое имя и другие слова, которых я понять не могла. Это было одновременно и знакомо, и страшно до смерти.

Не успев разобраться в собственных мыслях, я взглянула вверх, на дворец. Вершина пирамиды пронзала небо, словно наконечник копья. А потом… зазвучал низкий гул. Я ждала, что появится вход и откроется дверь, ведущая внутрь, но, пока смотрела на кости и черепа, воздух наполнялся сладким и смертельным запахом плоти и кишок. Кости в пирамиде загрохотали, а потом сухой стук стал глуше – на костях проявилась плоть. Мясо заполняло черепа, а в глазницах теперь даже были глаза, и все смотрели прямо на меня. Плоть обрастала кожей, как вышивкой, возникали черты лиц, волосы, родинки, ресницы и губы. И тогда черепа и кости вскричали. Все они были живы, все мучились, каждый молил о конце своими выпученными глазами и болтающимся языком.

Это был не Дворец костей. Это был дворец живых, заключенных в ловушку страданий, каких я надеялась никогда не узнать.

Но я не могла двигаться. Я могла лишь смотреть на лица, на трясущиеся руки, ноги и туловища. Рты закрылись, прекратив кричать, они впились в плоть, и по пирамиде хлынула кровь. И тогда из груды плоти и голов высунулась гигантская, покрытая глазными яблоками рука, ухватила меня и втянула внутрь.

Я плавала в море тьмы, вокруг вспыхивали звезды. Каждая пыталась притянуть меня к себе как крюками, но я оставалась на месте. Перевернувшись на живот, я поняла, что падаю, а не плыву. Вдалеке загорелся свет и становился ярче, пока я падала, хотя воздух не бил мне в лицо. Когда я закричала, не раздалось ни звука, лишь безмолвный ужас вырывался из моего горла.

Я летела в огонь. В море бурных, кружащих и пылающих волн и торнадо. В само солнце. Но оно было красным, раздутым и продолговатым. И странно… красивым, словно вздутый живот кобылы перед самыми родами.

Я перевернулась и увидела дюжину звезд. Они танцевали на черном фоне, каждую секунду меняя место. Постепенно все они потускнели, пока не остались гореть только две. Две звезды продолжали плясать и сближались, описывая круги. Все ближе и ближе, пока их свет не слился и спирали радуг не начали перебегать с одной звезды на другую.

Я каким-то образом ощущала их любовь. Их абсолютную преданность. Наконец две последние звезды на небе, ослепительно вспыхнув, стали одной. На мгновение их союз раскрасил черноту всеми мыслимыми и немыслимыми цветами, нереальными и реальными, пульсирующими из центра. Этот танец привел их к перерождению, совершенно великолепному. Двое стали одним, и от этого стали лучше.

Но потом объединенная звезда начала сжиматься до величины Кандбаджара. Огонь втягивался внутрь, уплотнялся, становясь холодным и синим, нелюбимым и больше не любящим – одиноким, кипящим. Он ждал смерти всего вокруг.

Он втянул меня внутрь, закружил и швырнул в море черноты. Пролетев сквозь небо из гигантских ледяных скал, круживших как дервиши, я вплыла в сверкающее красное облако, от которого почему-то пахло розовым вином. А потом другая звезда – зеленая и спокойная – притянула меня к себе и воспела гимн, когда я приблизилась. А когда она тоже оттолкнула меня, я увидела, что скалы сближаются, превращаясь в раскаленный котел, а после – в гладкий голубой мрамор, разрушаемый стеной ползучего пламени.

И все это время я не могла думать, потому что не могла дышать. Я была безвольным наблюдателем, обреченным целую вечность скитаться по звездам во власти их гнева, их печали, ненависти и любви.

Наконец, спустя тысячу тысяч лет, через тьму прорвалась чья-то рука, ухватила меня и вытащила.

14. Зедра

После того как Веру забрали, я попросила у Миримы разрешить Селене помогать мне. Жизнь в гареме была монотонна даже во время переполоха, и девушка мало чем занималась, кроме изучения аланийского этикета и парамейского языка. Мирима посчитала, что мои благородные манеры окажут на Селену положительное влияние, и потому согласилась.

Когда мы остались наедине в моей комнате, я, сидя на подушке на полу и поклевывая засахаренный мармелад, спросила ее:

– Скажи мне, дорогая, тебя допрашивали? Стоявшая у двери Селена кивнула:

– Они спрашивали о девушке, которая меня купила.

– Что ты сказала?

– Ничего. Я не говорила с ней с того дня, как она привела меня сюда.

– И они приняли такой ответ?

Она пожала плечами:

– Наверное. Мирима это подтвердила.

Похоже, допрос Мансура не пугал Селену так, как меня. Наверное, она уже чувствовала себя узницей и перспектива оказаться запертой в каком-то сыром подземелье была не намного хуже.

– Я собираюсь у тебя кое-что спросить, – сказала я, – и ты должна ответить честно. Учитывая происходящее, я требую честности от всех, кто мне служит. Скажи, ты ненавидишь аланийцев?

Она покрутила волосы, глядя в пол.

– У меня ни к кому нет нена…

– Честно, – перебила я. – Не думай, что я не вижу сквозь твою покорность. Внутри тебя бушует гнев, не так ли?

Несомненно, Селена считала меня одной из них, однако мой гнев горел даже ярче, чем ее. Но она молча выдерживала его, продолжая