Шрифт:
Закладка:
Но я беспокоилась не о ней, а о том, что она знает. Если она скажет Мансуру, что я просила ее принести мне кровь Сиры, и если Хадрит расскажет ему о кровавых рунах, этого будет достаточно, чтобы разоблачить меня.
Будь прокляты святые! Мансур едва прибыл, но уже, не теряя времени, утверждает свою власть. Мне требовалось время, чтобы все спланировать, но казалось, он прямо рвался к трону – вероятно, из-за страха, что в любой момент может вернуться Кярс. У меня нет времени. Я задохнулась и судорожно втянула воздух.
– Я ничего не знаю, – выговорила Вера между рыданиями. – Сира никогда мне не доверяла!
Мансур и его стража увели ее за ворота. Я с тревогой проводила их взглядом, а потом расстегнула ворот кафтана, чтобы легче дышать. Сейчас мне оставалось лишь наблюдать, тревожиться и молиться, чтобы это не стало началом конца.
13. Сира
Оказалось, что верблюд стоит столько же, сколько пара приличных позолоченных серег с жемчугом, и мы долго торговались, чтобы получить ту малость, что удалось. Так что мне опять пришлось ехать за спиной Эше – хорошо, что хоть не привязанной. А нелепо мелкий верблюд Кевы плелся следом за нашим – продавец утверждал, что он взрослый, но он был не крупнее осла! Так мы начали трехдневное путешествие в Кандбаджар.
Эше, на котором были тонкий, как бумага, кафтан и тугая повязка на голове вместо настоящего тюрбана, обернулся ко мне и сказал:
– Я слышал, что маги могут летать. Это, знаешь ли, сократило бы время в пути.
Я вытерла пот со щек клетчатым шарфом, купленным за медяк.
– Я тоже не жажду вот так жариться на медленном огне, но между нами и Кандбаджаром сотни постов Лучников Ока, и думаю, они заметят, что мы летим над их головами.
А учитывая, что небо безоблачное, так и было бы. Нет, мы не могли рисковать быть замеченными. Если оборотень узнает о нас, это может подвергнуть опасности весь план. Сейчас обо всем знали только мы трое, Апостолы и Хизр Хаз, а поскольку я не доверяла Апостолам и не знала, чего ожидать от ордена святого Джамшида, эти тревоги тяготили сильнее, чем палящее солнце.
Верблюд Кевы был очень мелким, поэтому все пожитки мы сложили на нашего. Так что позади меня лежал узел с едой и одеждой. Это означало, что я могла на него опираться, давая отдых спине, хотя мне по-прежнему приходилось цепляться за изрезанные кнутом плечи Эше, чтобы держаться устойчиво. Шаг верблюда ритмичен, если позволять своему телу раскачиваться вместе с ним – не такой плавный ход, как у кашанской лошади, но они для пустыни не особенно подходят.
Что забавно – вскоре мы наткнулись на следы лошадиных копыт. Тысячи следов, словно здесь по пескам шла орда. Мы спешились, чтобы осмотреть их: отпечатки были маленькие, типичные для кашанских лошадей. Рядом со следами краснокрылые стервятники с криками обгладывали кости скота.
– Шейх Хизр упоминал йотридов, – сказала я, – но зачем им пересекать пустыню, когда легче идти степной пустошью?
Кева наклонился, чтобы осмотреть следы, которые остались хорошо видны из-за безветрия.
– Я послал на разведку Кинна. Лучше бы нам знать, что ждет впереди.
Эше жадно пил из своего бурдюка.
– Не могу придумать ни единой причины, по которой они шли этим путем. Разве что их лошади жрут песок.
Кева усмехнулся:
– Я слыхал и про лошадей, которые испражняются золотом. А такая, что ест песок и производит золото, разве не совершенство?
Они с Эше рассмеялись. Мне не показалось, что это так уж смешно. Может быть, потому, что мысли сосредоточились на одном человеке – кагане Пашанге.
Когда там, в Зелтурии, я сказала Кеве, что к нам присоединится Эше, и поведала ему историю изгнания этого человека, Кева только пожал плечами и ответил:
– Я был янычаром. Мы жестоко прокладывали себе путь по Юне. Не скажу, что мои руки чисты от крови.
А еще, когда я упомянула об Ашери, Кева отвел взгляд и прикрыл глаза, стиснул зубы, словно от боли. Но когда я спросила, значит ли для него что-нибудь это имя, он лишь покачал головой.
Мне совсем не хотелось тревожить чужую боль, и поэтому я больше не спрашивала. Может быть, он однажды расскажет мне сам. Все мы знали вкус боли и, в свою очередь, причиняли ее другим. Многие этого заслуживали, а некоторые и нет. Да, никто из нас не святой. Но каган Пашанг… то, что он, по слухам, творил…
Много лет он делал грязную работу для Селуков. Тамаз даже сажал его в тюрьму, и не раз, но лишь напоказ, поскольку опирался на йотридов, удерживая власть над Мервой, беспокойной восточной провинцией своего государства.
– Эше, разве ты не говорил, что родом из Мервы? – спросила я. – Ты же должен знать, на что способны йотриды.
– Да, я знаю, – ответил Эше, и его улыбка погасла. – Помню, Путь потомков втайне собирал ополчение, обещая скорый приход Просвещенных. Не желая пачкать руки, наместник Мансур вызвал кагана Пашанга. – Эше содрогнулся. – И конечно, он подавил восстание. Первым делом он взял семейные книги из архива дворца. И он даже не коснулся подозреваемых в мятеже. Просто забирал все их семьи, одно поколение за другим. Он отправил всех в старую шахту, приказал оставить им еды и воды, а потом запечатать вход.
Эше нервно сглотнул:
– О Лат!
И я тоже сглотнула. Я уже слышала эту историю и не жаждала снова ее услышать, но вспоминала человека, который похитил меня, а еще о мальчике, сидевшем за столом вместе с нашей семьей и скакавшем рядом с моим братом и мной.
Эше продолжал:
– Пашанг согнал людей, обвиненных в причастности к ополчению, ко входу в шахту, чтобы они слышали крики своих родных, закрытых внутри. Когда пища и вода кончились… Ну, можете себе представить. Крики стали… нечеловеческими. Каждый день он заставлял мятежников слушать вопли их родных, когда те раздирали друг друга на части и пожирали. До тех пор пока однажды не наступила мертвая тишина. – Эше устало прикрыл глаза. Эта часть всегда леденила мне кровь. – А потом, если рассказ правдив, тишину прервал смех. Абсолютно дикий, безумный смех. Смех Ахрийи. И каган Пашанг отпустил ополченцев-мятежников, но никто из них
