его выразило презрение. Он вынул соверен и бросил его Джо.

– Нате, – сказал он, – купите себе шляпу. – И вышел вместе с Трэси и Джимом.

Минут десять Джо сидел, качаясь из стороны в сторону в порыве отчаяния, и слезы текли по его лицу. Потом он встал и подобрал с полу соверен. В нем кипела бешеная злоба. Он пнул ногой стул – раз, другой, третий. Принялся громить контору. Он уничтожал все старательно, с ожесточением. Мебели здесь было мало и все дешевая. Он всю изломал в щепки. Оплевал весь пол. Проклинал Джоби, выдумывая все новые проклятия. Потом взял синий карандаш и написал на стене большими буквами: «Джоби – мерзкий ублюдок». Написал и другие непристойные ругательства. Затем, присев на подоконник, сосчитал свои деньги. Всего, вместе с тем фунтом и мелочью, которые нашлись в кармане, у него было ровно тридцать шиллингов. Тридцать шиллингов. Тридцать сребреников!

Он бомбой вылетел из разгромленной конторы и направился прямо в бар. Десять шиллингов отложил в карман жилета, на остальные напился. Сидел и пил один до половины одиннадцатого. В половине одиннадцатого он был уже вдрызг, безобразно пьян. Поднялся и нетвердыми шагами побрел к кинотеатру.

В одиннадцать вышла на улицу Минни, желтоволосая, плоскогрудая, с презрительно-пресыщенной миной, щеголяя своим золотым зубом и всем прочим. Минни, без всякого сомнения, была лакомый кусочек. И Джо обнял ее, слегка пошатываясь, оглядывая ее с ног до головы.

– Идем, Минни, – сказал он хрипло. – Я принес твой выигрыш – десять шиллингов. Но это пустяк по сравнению с тем, что я добуду для тебя завтра.

– О! – сказала Минни разочарованно. – Всем вам нужно от девушки одно и то же.

– Идем! – повторил Джо.

И Минни пошла. В этот вечер Джо шляпы не купил. Но благодаря этому вечеру он впоследствии купил себе не одну шляпу, а несколько.

XX

В аллее деревья стояли тихо под проливным дождем, роняя капли с потемневших от копоти ветвей. Своими унылыми, неясными очертаниями они напоминали ряды плакальщиц, рыдающих в печальных сумерках.

Но Дэвид, торопливо шагавший по мокрой аллее, не замечал плачущих деревьев. Голова его была опущена, на лице застыло сосредоточенное выражение. Весь во власти одной упрямой мысли, он дошел до дома, позвонил и стал ждать. Дверь сразу же открыли, но не горничная Энн, а Хильда Баррас, которая при виде Дэвида неожиданно покраснела.

– Как вы рано! – воскликнула она, тотчас же овладев собой. – Слишком рано. Артур у отца в кабинете.

Дэвид вошел в переднюю и снял с себя мокрое пальто.

– Я пришел пораньше, потому что мне нужно поговорить с вашим отцом.

– С отцом?! – спросила она с напускной иронией, внимательно вглядываясь в его лицо. – Как серьезно вы это сказали!

– Разве?

– Да, ужасно серьезно.

Дэвид уловил в ее голосе сарказм, но ничего не ответил. Ему чем-то нравилась Хильда. Ее неумолимая резкость была, по крайней мере, искренна. Хотя ей явно хотелось узнать, что он затеял, она не стала расспрашивать и сказала безразличным тоном:

– Они оба в кабинете.

– Могу я пройти туда?

Она пожала плечами, не отвечая. Дэвид перехватил брошенный на него взгляд темных глаз, затем она повернулась на каблуках и ушла. С минуту он стоял, собираясь с мыслями, потом поднялся по лестнице. Постучал и вошел в кабинет.

В комнате, ярко освещенной, было тепло, в камине пылал огонь. Баррас сидел за письменным столом, а Артур стоял у камина, лицом к нему. При входе Дэвида Артур улыбнулся дружелюбно, как всегда. Баррас же поздоровался с ним далеко не так сердечно. Он повернулся и вопросительно посмотрел на Дэвида.

– Что скажете? – спросил он отрывисто.

Дэвид перевел глаза с сына на отца, решительно сжал губы.

– Я хотел бы поговорить с вами, – сказал он Баррасу.

Баррас откинулся на спинку стула. У него сегодня было превосходное настроение. С дневной почтой он получил письмо от лорд-мэра Тайнкасла, который просил его принять на себя обязанности председателя организационной комиссии по пристройке нового корпуса к Городскому королевскому госпиталю. Он уже был избран в судьи, состоял три года председателем местного Комитета просвещения, а теперь еще это новое приглашение! Баррас был доволен, потому что уже чуял впереди титул, как откормленный мастиф нюхом чует кость с мясом. Своим изящным и аккуратным почерком (в «Холме» пишущих машинок не водилось) он писал лорд-мэру, подобающим образом выражая свое согласие. Здесь, у себя в кабинете, он казался олицетворением какого-то почти животного довольства судьбой, которая была к нему столь милостива.

– О чем же вы хотите говорить? – спросил он. И, заметив взгляд, брошенный Дэвидом на Артура, прибавил нетерпеливо: – Если это относительно Артура, то ему полезно послушать.

Дэвид быстро перевел дыхание. В присутствии властного, критически настроенного Барраса его намерение вдруг показалось ему нелепым и самонадеянным. Но он решил говорить с Баррасом, и ничто не могло поколебать его решимости!

– Это насчет новых разработок в «Парадизе», – заторопился он, раньше чем Баррас успел сказать еще что-нибудь. – Конечно, я не имею права поднимать этот вопрос: я теперь не работаю в шахте. Но там работают мой отец и два брата. Вы моего отца знаете, мистер Баррас, он тридцать лет работает шахтером, и он не паникер. Но с тех пор, как вы заключили новый контракт и начали вскрывать целик, он страшно беспокоится, как бы не произошло прорыва воды и не затопило штольни.

Молчание. Баррас продолжал изучать лицо Дэвида холодно-испытующим взглядом.

– Если вашему отцу не нравится в «Парадизе», он может уйти. С этой же самой бредовой идеей он носился семь лет тому назад. Он всегда был смутьяном.

Дэвид чувствовал, что в нем закипает кровь, но заставлял себя говорить спокойно:

– Не только моему отцу, но и очень многим рабочим там не нравится. Они говорят, что вы ведете разработку слишком близко к старому отвалу, к выемкам в старом «Нептуне», которые, вероятно, доверху залиты водой.

– В таком случае они знают, что можно сделать, – сказал ледяным тоном Баррас. – Они могут уйти.

– Нет, не могут. Им приходится думать о куске хлеба. Почти у каждого есть жена и дети, которых надо кормить.

Выражение лица Барраса внезапно изменилось, стало еще жестче.

– Тогда пускай обращаются к своему Геддону. Ведь он для этого и поставлен, не так ли? Ему платят за то, чтобы он разбирал их жалобы. А вас это дело совершенно не касается.

Атмосфера внезапно стала сгущенной, и Артур смотрел то на Дэвида, то на отца со всевозрастающим беспокойством. Артур не выносил неприятностей, и все, что грозило неприятной сценой,