по обеим сторонам глиняные дома, низкие, с плоскими земляными крышами и без окон. В глиняных заборах маленькие ворота и калитка. Тут же на улицах в пыли играют ребятишки, и голодные собаки провожают пешехода со злобным лаем вплоть до базара. Близость базара можно узнать, прежде всего, по запаху кунжутного масла, на котором готовится разная снедь, потом – людской гул, стук молотов, ржание лошадей. Сутолока страшная. Вот ряд с тюбетейками: лавчонки маленькие, открытые, разложены ряды разноцветных тюбетеек, расшитых цветами; мальчишки стоят толпами и пялят глаза на красные тюбетейки. В длинных красных рядах торгуют красным товаром. Мимо них плывет дробной походкой молодая сартянка: она отпросилась к матери, а шмыгнула на базар, ей хочется взглянуть на канусы, потом выбрать себе бусы, но из страха встретиться с отцом или мужем у нее сердце так сильно бьется, что она почти ничего не видит. В другом месте стоит толпа юродивых, в красных высоких шапках, с длинными посохами, она ревет какую-то дикую песню, за что получает с хозяина несколько тилей. Под маленькими навесами из плетенок сидят шорники, кузнецы, портные, медники, все за работой, вперемежку с ними – мясники, бакалы (лавочники) продают мясо, рис, табак, овощи.

В одном месте варят пельмени, в другом пекут пирожки. Продавец халвы кричит во все горло: «Шакардак!» (как сахар), еще пуще орет другой: «Шарбат! Мус-дак!» (как лед холодный шербет). На углу, прижавшись к стене, сидит сгорбленная старушонка, у нее на коленях корзинка с лепешками. Ей нельзя ни кричать, ни говорить, закон запрещает. Она должна сидеть хоть целый день, пока не выручит себе на хлеб. Через толпу народа пробирается угрюмый сарт: это ткач. Он сегодня получил за работу один рубль и должен на эти деньги купить кусочек мяса, сала, 2–3 фунта риса, чечевицы, муки, луку и дров, а дело жены позаботиться, чтобы этой провизии хватило на всю неделю. В кучке праздных зевак афганец заставляет обезьяну показывать, как ходит с ружьем «урус» или, как охотник подкрадывается к дичи…

Не таков был Андижан в ночь под праздник Покрова, накануне штурма. Оттуда доносились не базарные крики, а зловещие призывы к оружию, между городом и ставкой Фулат-бека сновали партии конных, поднимавшие облака пыли. В отряде почти никто не спал в ожидании скорейшей развязки, и как только рассвело, уже все были в строю, на своих местах. Солдаты сняли шапки, перекрестились, раздалась команда: «Ружье вольно, шагом марш!». Три крохотных колонны двинулись к городу. Эту минуту стерег Фулат-бек: давши им отойти с ½ версты, он налетел на вагенбург, но тут его встретил полковник Травло гранатами из двух конных орудий. Киргизы мгновенно рассеялись. В это время Скобелев во главе 1-й колонны уже втянулся в предместье. Пороховой дым впереди до того застилал глаза, что казаки совершенно неожиданно очутились перед завалом, вооруженным пушкой. Они крикнули «ура!», мигом овладели завалом и ворвались в город. Верхом перескочил через завал Скобелев и остановился: его красивая статная фигура, благородная осанка и спокойная отчетливая команда производили чарующее действие: солдаты мигом свезли пушку, разобрали завал и устремились дальше. Андижанцы дрались отчаянно, они пользовались каждым закрытием, стреляли с крыш, деревьев, дрались на улицах во дворах, в саклях и мечетях. Сопротивление еще больше разжигало удаль охотников, шедших впереди, то и дело раздавался звук трубы, наигрывавшей наступление: это значило, что они почти безостановочно переходили от одного завала к другому. На базаре 1-я колонна наткнулась на громадный завал, огражденный толстыми брусьями. Тут выехало наше орудие, и после нескольких залпов неприятель разбежался. С таким же трудом пробивалась шедшая сзади колонна Аминова: ее теснила с тыла неприятельская конница. Тогда капитан Арвантаки повернул назад два орудия и заставил конницу отхлынуть, дальше шли, прикрывшись сзади цепью стрелков. Вторая колонна Меллера-Закомельского двигалась правее Скобелевской. Поперек ее пути встречались завалы, сложенные из арб и укрепленные брусьями. Впереди охотников шел молодой офицер Хомичевский, который всегда первым появлялся на завале. Кроме пяти завалов, туркестанцы должны были еще овладеть укрепленными саклями и особенно долго провозились возле одной мечети. Наконец, все три колонны сошлись в урде, очистили от мятежников дворец и после короткого отдыха вышли обратно к вагенбургу, причем поджигали все попутные постройки. Путь арьергарда обозначался заревом пожара, раздавались выстрелы и боевой клик андижанцев: «Ура! Ура!». В два часа отряд был уже на месте, потеряв 8 убитых и около 50 раненных. Чтобы довершить разрушение Андижана, Троцкий сейчас же выслал Скобелева с 6-ю орудиями и приказал бомбардировать город, направляя выстрелы главным образом на базар и в места пожаров.

Наступила ночь. Пламя бушевало вовсю, сопровождаемое треском и грохотом, точно пушечная пальба не умолкала ни на минуту. Абдурахман с трудом собрал своих сподвижников на маслахат (совещание). Тут были Фулат-бек, Батырь-тюря, Исфандир, Халикул-перваначи и несколько других вождей мятежа, их окружали джигиты, толпа андижанцев. Призывая шепотом имя Аллаха, каждый из присутствующих ожидал, что скажут муллы. Вдруг на высоте нескольких сажень лопнула русская граната, то был зоревой выстрел, на этот раз боевой. Разлетевшимися осколками ранило многих, около 15 человек убило. Пораженные ужасом мятежники разбежались, покинув даже оружие. Об этом событии сообщили в лагерь перебежчики евреи. Они рассказывали, что в Андижане собрались кочевники и жители всех соседних городов, не исключая Кокана, что они дали клятву отстоять город во чтобы то ни стало, аксакалы же, частью по охоте, частью под угрозой смерти, работали на завалах, затем будто сам Абдурахман, заслышав русское «ура», до того оторопел, что скрылся в толпу и больше его никто не видел.

Как тогда, так и в наше время, на андижанцев действует одуряюще призыв к оружию во имя веры, а следовательно, борьбы с христианами. Можно сказать, на наших глазах (18 мая 1898 г.) в андижанском лагере среди спящих солдат появился с толпой пеших и конных, вооруженных шашками, пиками, батиками – вообще холодным оружием – Дукчи-Ишан, он же Мадали, объявивший хазават. На передней линейке нашего лагеря остановился старый мулла с книгой и развернутым знаменем зеленого цвета, обрызганным русской кровью. Ишан обещал мятежникам, что на врагов подует «ветер разрушения», и они будут побиты дреколием. Стрелки отбили нападение, виновники восстания были разысканы и наказаны, а кишлак Мин-тюбе, где вербовалась мятежная шайка, срыт до основания. Несмотря на продолжительное господство русской власти в этом крае, на водворение в нем правды и закона, кипчаки все еще надеются вернуть прежние времена, когда они распоряжались судьбами страны. Муллам это на руку: при всяком удобном случае они разжигают ненависть к