мной в палатку через несколько минут, и я понимаю, что он дал мне возможность переодеться, пока он убирается снаружи. Я надеваю свои спортивные штаны и футболку так быстро, как только могу, учитывая холод внутри палатки, и чувствую неприятное стеснение в груди, когда вижу, как он расстегивает свою дорожную сумку.

Отвернувшись, я скольжу под одеяло, но болезненно осознаю каждое движение, которое он делает позади меня. Звук его молнии, движение одежды по коже, осознание того, что на расстоянии вытянутой руки он полуголый. Мне хочется перевернуться, просунуть руки ему под рубашку, почувствовать всю эту твердую, мускулистую плоть на своих ладонях. Но я остаюсь твердо неподвижной, думая о том, что он сказал, и о том, как невозможно для меня даже начать это осознавать.

Он не может испытывать ко мне таких чувств. И я определенно не могу испытывать к нему таких чувств.

Но мое дыхание перехватывает, когда я чувствую, как одеяла сдвигаются, Иван скользит в нашу импровизированную кровать с другой стороны от меня. Мой пульс застревает в горле, сильно бьется в его ложбинке, и я сжимаю руки в кулаки, борясь с желанием перевернуться и посмотреть на него всем своим существом.

Он тоже напряжен. Я слышу это в его дыхании, чувствую это в каждой черточке его тела. Я чувствую, как он борется с тем же желанием, и внезапно я не могу вспомнить, почему мы оба вообще боремся с этим.

Я хочу его.

Оставив эмоции, оставив гнев на него, я не могу ухватиться за ту уверенность, которая была у меня раньше, что мы не должны наслаждаться телами друг друга хотя бы еще раз, прежде чем мы приедем в Вегас и расстанемся навсегда. Иван заставил меня почувствовать то, что я никогда не думала, что смогу, чего не могла достичь ни с одним другим мужчиной. И прямо сейчас желание кажется таким сильным, что я не могу вспомнить, почему это плохая идея — сделать это еще раз. Похоже ли это на зависимость от чего-то? Я не знаю, но могу себе представить, что это должно быть так. Это похоже на голод, и это похоже на то, с чем я не могу бороться.

Должно быть, это похоже на зависимость, то, что Иван имеет в виду, когда говорит, что я стала для него одержимостью. Потому что прямо сейчас я не могу вспомнить, почему это плохая идея.

Прежде чем я успеваю остановиться, я переворачиваюсь к нему лицом. Иван лежит на спине, уставившись в потолок, скрестив руки на груди. Я вижу, как он дышит, вижу, как напряжены его челюсти, и меня пронзает горячая волна желания при мысли, что он борется с теми же побуждениями, что и я.

Видимо, с большим успехом.

— Иван, — шепчу я его имя, но оно звучит громко в тишине палатки. Он двигается, его челюсти сжимаются сильнее, и только когда я шепчу его имя снова, он поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

В его глазах читается предупреждение, когда он это делает.

— Шарлотта⁠…

Я придвигаюсь ближе, через мягкую фланелевую простыню, которую он положил на коврик, к твердому теплу его тела, словно притянутая магнитом.

— Мне холодно, — тихо говорю я, и мне кажется, что это первый раз, когда я лгу ему.

На самом деле мне не холодно. Безудержное возбуждение, пронизывающее меня, не позволило бы мне замерзнуть, даже если бы тепло тела Ивана уже не излучалось под одеялом достаточно, чтобы согреть нас обоих. Но я хочу быть ближе к нему, и я хочу, чтобы он сдался.

Этот мускул в углублении его щеки подпрыгивает. Я вижу, как его горло движется, когда он сглатывает, слегка придвигаясь ко мне, его руки все еще обхватывают грудь. Он не смотрит на меня, и я протягиваю руку, кладу руку ему на грудь, когда приближаюсь, моя грудь касается его руки.

Иван так быстро поворачивается, что я вздыхаю от испуга, его рука скользит по моим волосам. Одна рука упирается в коврик, когда он перекатывает меня на спину, его колено раздвигает мои ноги, когда он наклоняется надо мной.

Он смотрит на меня сверху вниз, что-то яростное и горячее в его глазах, и его рот прижимается к моему.

Да. Это то, чего я хочу. Не сложные эмоции или долгие разговоры о том, что было раньше. Это. Поцелуй Ивана вытесняет все мысли из моей головы, все чувства из моей груди, кроме этой напряженной, отчаянной потребности в большем. Я обхватываю его ногами, притягиваю его ближе, стону в поцелуй, когда чувствую, как он прижимается ко мне, сильно и так же нетерпеливо, как и я.

Его зубы прикусывают мою нижнюю губу, всасывая ее в рот, рука, которая была в моих волосах, опускается, чтобы обхватить мою грудь через мою футболку. Он стонет, когда чувствует, что на мне нет бюстгальтера, продавливая мягкую плоть сквозь ткань, его бедра трутся об меня, как будто он не может дождаться, чтобы войти в меня.

Я задыхаюсь у его рта, все мысли о смущении из-за всего этого ускользают под натиском его губ и рук, его тела против моего. Он ощущается таким чертовски хорошим, твердым, мужественным, и я сжимаю ноги вокруг него, выгибая бедра, когда я тру себя по одетой длине его члена.

— Трахни меня, — задыхаюсь я у его губ, слишком отчаянно, чтобы чувствовать стыд. Эта потребность неуклонно скручивалась во мне с того дня в отеле, когда я опустилась на него, пытаясь воздвигнуть стену секса и ничего больше между нами, и он заставил меня признать, как сильно я его хочу. Это воспоминание преследует меня, потребность снова почувствовать такое удовольствие, такое освобождение, нарастающее до тех пор, пока не останется никаких причин для моей мольбы, кроме как отчаяние. Я больше не играю с ним, не пытаюсь использовать его похоть против него, не пытаюсь свести нас к самому низменному, самому грязному желанию друг к другу.

Он мне просто нужен внутри меня.

— Иван, пожалуйста. — Я запускаю руки ему под рубашку, по выступам его пресса, ногти царапают его спину, когда он стонет у моих губ, прерывисто дыша. Он кажется таким чертовски твердым, зажатым между моих бедер, и я хочу избавиться от слоев одежды между нами. Даже так я чувствую давление его толстой длины на мой клитор, трение ткани моих трусиков о меня так, что я могла бы кончить, если бы он просто не остановился. — Пожалуйста. Трахни меня.

Я снова надавливаю на него, впиваясь ногтями в