— Я собирал для него информацию. — Иван с трудом сглатывает, движение его горла видно в свете костра. — Лев жесток и порочен, но он позволяет этой жестокости ускользать вместе с ним. Я способен контролировать свои эмоции, точно и беспристрастно. Я не получаю удовольствия от боли так, как он. И вот что… — Он снова сглатывает, его пальцы впиваются в джинсы у колена, когда он смотрит прямо перед собой на пламя. — Вот что должен уметь делать человек, который пытает других мужчин для Братвы.

Холодок, не имеющий никакого отношения к температуре, пробегает по моей спине. Я даже не могу повторить вслух то, что только что услышала.

— О, — тихо шепчу я, мое горло так сжалось, что я почти боюсь, что даже не смогу говорить. — Это…

— Ужасно. За пределами того, что ты себе представляла, я уверен. И это меня утомило. Ты помнишь, я сказал тебе, что не убивал того горного льва, когда отправился в ту поездку? — Он ждет, пока я кивну, а затем продолжает. — Я так устал от смерти, Шарлотта. Так измотан насилием…

— Но ты это делал. Долгое время. — Я пытаюсь не выдать осуждения в своем голосе, но это трудно. Я не могу представить, что я готова сделать это. Я не могу представить, что нужно, чтобы кто-то столкнулся с этой задачей и не бежал в ужасе. Какой человек должен это делать.

— Сначала я был в ужасе. Но выхода не было. Мне тогда было семнадцать, и убежать от отца было невозможно. Никаких денег, которые принадлежали бы мне, никакого пути к свободе. — Челюсть Ивана сжимается, и я чувствую внезапный укол вины за собственное суждение.

— Семнадцать? Это… это ужасно. — Я впиваюсь зубами в губу. Я не могу понять, какой отец мог бы сказать своему сыну-подростку сделать это. В какой мир погрузился Иван. Мы из двух таких разных жизней… мы могли бы быть с разных планет. И все же мы оба сидим здесь, холодной октябрьской ночью, мир безмолвен, за исключением нас двоих, как будто мы единственные, кто существует в этот момент.

— Это нормально для Братвы. — Иван резко выдыхает. — Со временем я оцепенел. А потом тот факт, что я оцепенел, стал ужасающим по-своему. Я начал думать о выходе. Я начал строить планы, искать собственные контакты, закладывать фундамент для побега. На это ушли годы. Крови было так много, что я не могу перестать ее видеть. Но в конце концов я был близок. А потом я узнал, что мой отец начал торговать женщинами. — Он переворачивает руки ладонями вверх, поднимает их и снова опускает. — Я не мог оставить это в покое. Я не мог бежать, зная, что этот новый ужас был частью моей семьи. Поэтому я решил остановить его. Я заключил сделку с ФБР. Сливая информацию для того, чтобы мое собственное досье было полностью стерто, и дало мне новую личность. Все мои деньги были переведены на счета, которыми я мог бы пользоваться и после. Чистый лист для меня и операция моего отца сорвана.

— Но ты еще не успел. — Я думаю о Брэдли, говорящем, что информации Ивана недостаточно.

Иван качает головой.

— Я был близок, — тихо говорит он. — Но я также отвлекся.

Ударение на последнем слове не оставляет сомнений относительно того, что он имеет в виду.

— Со мной.

Он кивает. Медленно наклоняется ко мне, его точеный силуэт сверкает в свете костра, когда он смотрит на меня.

— Ты была единственным, чего я не учел, Шарлотта, — тихо говорит он. — То, чего я не планировал. Я пошел в «Маскарад» той ночью, потому что это было место, куда я ходил с друзьями. Где-то, где я мог выпустить пар, и никто не знал, кто я. Там я не был внебрачным сыном пахана Братвы, или мучителем Кариева, или информатором ФБР. Я был просто человеком, ищущим удовольствия, как и все остальные там. Я планировал пойти туда, развлечься и уйти, как и в любую другую ночь.

Он делает медленный вдох, глядя на свои руки.

— Я никогда не пытался узнать личность кого-либо, кого я там встречал. Я никогда не выслеживал ни одну женщину, как выслеживал тебя. — Он с трудом сглатывает, и я вижу, что он не может встретиться со мной взглядом. — Ты застала меня врасплох. Я даже не могу полностью объяснить, почему. Причины, по которым ты была там, как ты отреагировала на меня, звуки…

Иван замолкает, его руки сжимают колени, и я вижу, как он содрогнулся. Он смотрит на меня, его глаза наконец встречаются с моими, синие, такие же темные, как ночь вокруг нас.

— Просто мысли о той ночи все еще заводят меня, Шарлотта. Я мог бы кончить, просто вспоминая, как ты стонала, и какая ты была на вкус. Я мог бы провести остаток своей жизни, используя это как свою единственную фантазию, и никогда не устать от этого. Ты…

Он резко качает головой.

— Я хотел, чтобы ты поняла, — наконец говорит он. — Вот и все. Я никогда не планировал разрушать твою жизнь. Я вообще ничего не планировал для тебя. Я просто… потерял контроль. Я увидел тебя, и всю эту точность, все это терпение… я потерял его. И это моя вина, а не твоя.

— Этот мир, который ты мне описываешь, он не кажется реальным, — шепчу я, глядя на огонь. Звучит как что-то из другого места, чуждое и невообразимое. Мир такой жестокости, полный традиций и иерархий, которые не имеют смысла в мире, в котором я живу, ничто из этого не кажется реальным. Но Иван пережил это. И теперь он здесь, со мной.

Из-за одной ночи. Одной ночи, которая превратилась в нечто большее.

— Я должна бояться тебя, — тихо говорю я, все еще глядя в пламя. — Ты знаешь, что должна.

Его рука сгибается, как будто он хочет дотянуться до меня, но он этого не делает.

— Я никогда не причиню тебе боль, — бормочет Иван. — Я хотел уйти из той жизни, а не усугублять ее. Я больше не хочу причинять боль кому-либо, если мне не придется. И я никогда, никогда не причиню тебе боль. Не такую, как если бы ты хотела.

Вспышка тепла пробегает по моему позвоночнику от этого последнего напоминания о его руке на изгибе моей задницы, об ожоге, согревающем мою кожу, который превратился в другой вид тепла. Я закусываю губу, отталкивая нежелательное желание.

— Ты все время просишь меня верить тебе, — шепчу я. — И я хочу. Но…

— Я знаю.

Пока