него перед носом.

Он опять успевает ее поймать. Открывает ее. Следует за мной.

Я поворачиваюсь к нему.

– Оставь меня в покое.

– Нет.

Я смотрю прямо ему в лицо.

– О ставь. Меня. В Покое.

Он не отступает.

– Нет.

Мои руки сжимаются в кулаки.

– Оставь меня в покое! – Теперь я ору.

Голос Джеффа становится тише.

– Нет.

– Оставь меня в покое! – Я толкаю его, и я достаточно силен, чтобы оттолкнуть его

на шаг, но он не двигается дальше этого.

– Нет. – Его голос такой тихий. – Нет, Рев.

– Уходи. – Я снова толкаю его, в этот раз сильнее. – Уходи. – Мой голос ломается. Я

дышу так, будто бежал целую милю. – Ты мне не нужен. Я не хочу, чтобы ты был рядом.

– Я не уйду.

– Убирайся! – Я снова толкаю его. Теперь он прижат к стене. – Я не хочу быть

рядом с тобой. Убирайся!

– Нет.

Я упираюсь ладонями ему в грудь. Хватаю его за грудки. Страх и злость, дремавшие во мне, начинают пробуждаться, и я не могу мыслить ясно. Я даже не уверен, что собираюсь делать. Каждый мускул моего тела напряжен в ожидании борьбы.

Джефф обхватывает мои руки. Не в оборонительном движении. Просто кладет свои

ладони поверх моих.

– Все в порядке, – говорит он мягко. Его голос тихий, спокойный и уверенный. –

Рев. Все в порядке.

Я дышу так часто, что боюсь задохнуться. Я заставляю свои пальцы разжаться.

Мои руки дрожат.

– Прости. – У меня срывается голос. Я плачу. – Прости.

Джефф не отпускает меня.

– Все хорошо.

А затем я падаю, прижимаясь к нему.

Он ловит меня. Удерживает меня.

Потому что он мне не отец. Он мой папа.

Глава 25

Рев

Джефф делает гренки с сыром.

Нет, Папа делает гренки с сыром. Он намазывает обе стороны хлеба маслом, и он

шипит на сковороде. На каждый сэндвич приходятся четыре куска сыра. Шипение и запах

масла на сковороде смешивается с ударами дождевых капель по стеклянной двери. Это

единственный звук в доме, но это приятный звук.

Мама, очевидно, встречается с клиентом на другом конце страны, иначе бы уже

была здесь и отчитывала его по поводу его уровня холестерина.

Или же она сидела бы рядом со мной, держа меня за руку.

Я сгорбился на стуле, глаза на мокром месте. Джефф больше не выпытывал у меня

ответов, но что-то между нами изменилось. Я больше не чувствую себя одиноким. Мне

больше не нужно прятаться.

Он просит меня достать лимонад и тарелки, и его голос мягкий и спокойный. Как и

в любой другой день.

Я так и делаю. И затем он садится рядом со мной.

Внезапно, у меня такое чувство, будто он набросил мне на плечи одеяло из

ожиданий. Я обхватываю себя руками.

– Эй. – Джефф слегка пожимает мое плечо. – Мы с этим справимся. Ладно? Что бы

это ни было.

Я задерживаю дыхание и киваю, пока мои легкие не кричат о глотке воздуха. Даже

тогда я делаю небольшой вдох.

Папа не прикоснулся к своим гренкам.

– Дело ведь вовсе не в Мэтью, не так ли?

Я медленно качаю головой.

– Ешь свой сэндвич, Рев.

Я откашливаюсь. Мой голос низкий и хриплый, но не сломленный.

– Я должен тебе кое-что показать.

– Ладно.

Письмо моего отца хранилось у меня под матрасом с прошлого четверга. Это не

самое оригинальное укрытие, но я сам стелю свою постель, и никогда не давал маме и

папе повода обыскивать мою комнату.

Теперь я не боюсь отдавать его Джеффу. Что бы ни произошло в моей спальне, это

разорвало те путы напряжения, что сковывали меня последние несколько дней.

Конверт кажется смятым и хрупким, обрывки отлетают от сожженного края. Я

бесцеремонно бросаю его перед папой, а сам опускаюсь обратно на стул.

И снова обхватываю себя руками. Я не могу наблюдать за его выражением лица, пока он читает письмо.

Нет. Вру. Мне нужно посмотреть. Мои глаза прикованы к его лицу. Я снова

перестаю дышать.

Джефф надевает свои очки для чтения, затем осторожно вынимает письмо из

конверта.

Его выражение лица почти тут же замирает. Он бросает взгляд поверх края очков.

– Где ты это взял?

– В почтовом ящике.

– Когда?

– В четверг.

Его брови взлетают.

– Четверг!

Я чуть вздрагиваю. Он снова смотрит на письмо. Снова читает.

Затем снова встречается со мной взглядом.

– Когда я застал тебя на заднем дворе. Когда ты был огорчен.

Мое дыхание снова становится прерывистым. Колено дрожит под столом. Я киваю, едва заметно.

Джефф снимает очки и кладет их на стол.

– Рев, – спрашивает он серьезным тоном. – Я сказал что-то такое, что заставило

тебя подумать, что ты не можешь рассказать мне об этом?

Это не тот вопрос, который я ожидал услышать.

– Нет. – У меня во рту пересыхает, и мне снова приходится откашляться. – Я не... я

не знал, что делать.

–

Это

единственное

письмо?

Я киваю.

– Единственное написанное. Да.

– Единственное написанное? – Он снова