– Я думала, ему нравятся ковры, – сказала она. – Он говорил…

– Конечно, мне нравятся ковры, – раздраженно сказал Сирил, – я хочу видеть ковры везде, кроме своей собственной комнаты. Вы же не предполагаете, что я собираюсь целыми днями слушать чужие шаги по голому полу?

– Разумеется, нет. – Лицо Бертрама стало преувеличенно серьезным, когда он обратился к маленькой учительнице музыки: – Надеюсь, мисс Мари, вы уже заказали резиновые накладки на туфли? – заботливо спросил он.

Над этим посмеялся даже Сирил, добавив, впрочем:

– Хватит, я привел вас сюда смотреть на ковер.

Но Бертрам не унимался.

– И еще, мисс Мари, – продолжил он с видом умудренного опытом человека, – позвольте дать вам один совет. Я прожил с вашим будущим мужем много лет и знаю, о чем говорю.

– Бертрам, замолчи! – рявкнул Сирил.

Но Бертрам не замолчал.

– Если вы хотите узнать что-либо о Сириле, послушайте, что он играет. Например, если после обеда вы услышите мечтательный вальс или какой-нибудь сонный ноктюрн, знайте, что все прекрасно. Но если он начнет терзать ваш слух заупокойными мессами или стонами безумных призраков, посмотрите на свой суп повнимательнее, не подгорел ли он. А заодно и попробуйте пудинг – вдруг вы положили соль вместо сахара.

– Бертрам, ты когда-нибудь замолчишь? – поинтересовался Сирил.

– Впрочем, судя по тому, что мне говорила Билли, – весело закончил Бертрам, – все, что я вам наговорил, не имеет значения, поскольку вы не из тех, у кого подгорает суп или кто кладет в пудинг соль. Так что сформулирую по-другому: если вам захочется новую котиковую шубку или бриллиантовую тиару, просите, когда он играет что-нибудь вроде этого. – И Бертрам немедленно уселся за пианино и заиграл разухабистую мелодию, которую насвистывала половина газетчиков Бостона.

То, что случилось потом, удивило решительно всех. Разгневанный Сирил сбросил Бертрама с табурета, как непослушного маленького мальчика. В следующее мгновение он сам сел к пианино, и пять пар ушей услыхали жуткий резкий шум, который оказался, впрочем, всего лишь прелюдией к музыке, какой никогда не слышали присутствующие.

Очарованные, они слушали звучные гармонии, наполнявшие комнату, как будто под пальцами музыканта были не клавиши пианино, а скрипки, флейты, корнеты, тромбоны, виолончели и литавры – целый оркестр.

Билли, наверное, поняла его лучше всего. Она знала, что этими резкими звуками Сирил выражал радость от появления Мари, злость на легкомыслие Бертрама, предвкушение от того, для кого покупались ковры и занавеси – женщины, шьющей под абажуром. Билли знала, что Сирил имеет в виду все это и многое другое. Остальные тоже некоторым образом понимали его музыку, но, в отличие от Билли, они не привыкли искать в нескольких кусочках дерева и слоновой кости выхода для своих радостей и желаний.

Музыка стала мягче. Вместо радостных аккордов и журчащих переливов как будто зазвенели колокольчики, и их голоса сплетались друг с другом, то исчезая, то снова появляясь, чистые и смелые, как будто горный поток вытекал на залитый солнечным светом луг из тени своего лесного дома.

И вдруг мелодия умолкла. Бертрам первым нарушил молчание, воскликнув:

– Боже мой, – и добавил дрожащим голосом, – если причина во мне, то я каждый день буду подниматься сюда и играть регтайм.

Сирил пожал плечами и встал.

– Если вы все полюбовались на ковер, пойдемте вниз, – ровно сказал он.

– Не полюбовались! – воскликнули несколько голосов. Следующие пару минут керманским ковром восхищались столько, что его новый владелец был полностью удовлетворен. Но Билли, пользуясь всеобщей суетой, сказала Сирилу на ухо:

– Сирил, почему ты не играешь так каждый раз, когда тебя просят?

– Я не могу играть по требованию, – пожал плечами Сирил.

Спускаясь вниз, все остановились у дверей Уильяма.

– Я хотел бы показать вам пару ручек из Баттерси, которые приобрел на прошлой неделе, – воскликнул коллекционер, и все проследовали за ним к квадрату черного бархата.

– Они прекрасны. А она похожа на тебя, – заявил он Билли, демонстрируя одну из ручек, на которой была изображена красивая девушка с темными мечтательными глазами.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула Мари, глядя через плечо Билли. – А что это?

Уильям просиял:

– Зеркальные ручки. У меня их много. Вы правда хотите на них взглянуть? Пожалуйста.

В следующую минуту Мари оказалась перед шкафом, где лежало множество круглых и овальных предметов из стекла, фарфора и металла, обрамленных серебром и бронзой и посаженных на длинные штыри.

– Какая прелесть! – снова сказала Мари. – Но они очень странные. Расскажите мне о них, пожалуйста.

Уильям сделал глубокий вдох. Глаза у него светились. Уильям обожал рассказывать о своих редкостях внимательным слушателям.

– С удовольствием. Наши прабабушки использовали их, чтобы подпирать ими зеркала или крепить шторы, – объяснил он. – Вот еще одна эмалевая ручка из Баттерси, но она похуже тех. Изображенное на ней лицо почти карикатурно.

– Зато какой красивый кораблик на круглой! – обрадовалась Мари. – А вот эта из чего? Стеклянная?

– Да, но она не такая редкая, как другие. Впрочем, довольно миленькая, согласен. А как вам эта, с ярким красно-сине-зеленым узором на белом фоне? Традиционный китайский вариант.

– Уильям, в любое другое время… – возмутился Бертрам, но Уильям его не услышал.

– А в этом углу, – продолжил он, входя во вкус, – у меня фарфор с эмалью. Скорее всего, они сделаны в Вустершире… ну, в Англии, и мне кажется, что некоторые из них ничуть не хуже, чем ручки из Баттерси. Именно в Вустершире изобрели способ печати картинок, который называется декалькоманией. Вместо чернил используется масло, а вместо бумаги – желатин. Картинки для такой печати обычно рисуются точечным пунктиром… ну точками, так что их легко отличить от переводной печати. Видите? А вот тут…

– Уильям! В любое время! – прервал его Бертрам. Впрочем, глаза у него смеялись.

Уильям замолчал со смешком.

– Да, я знаю. Надо говорить о чем-нибудь другом, – повинился он.

– Но это было очень интересно! – воскликнула Мари. – И тут еще очень много вещей, которые мне хотелось бы посмотреть, – она в восторге оглядела комнату.

– Это то, что он собирал в прошлом году, – прошептала Билли, склоняясь над маленьким шкафчиком, где хранились прекрасные старинные украшения: брошки, ожерелья, браслеты на руки и на ноги, индийские кольца великолепных цветов и тончайшей работы.

– Да, тут много интересного, – объявил Бертрам с самым веселым видом. – Как тебе, например, чайники? Мы можем пить чай каждый божий день, используя каждый из них не больше пяти раз в год. Я считал. Их ровным счетом семьдесят три, – закончил он и вышел из комнаты.

– А если год високосный? – спросила Билли.

– Ха! Поверь, Уилл найдет еще какой-нибудь «прекрасный образчик из черного фарфорового базальта» к этому времени, – Бертрам