Абвер был нужен Бонхёфферу гораздо больше, чем он сам заговорщикам внутри ведомства. И все же отношения нельзя назвать абсолютно односторонними. Заговорщики все еще мечтали о поддержке британского правительства, но теперь, когда страны находились в состоянии войны и агенты СС, притворяясь офицерами-антифашистами, похитили двух британских агентов в Венло, эта перспектива становилась все более призрачной.

Заговорщики надеялись, что Бонхёффер поможет преодолеть недоверие, используя свои международные связи и близкую дружбу с британским епископом Джорджем Беллом. 24 февраля Остер и Донаньи отправили Бонхёффера в Швейцарию, чтобы начать процесс и показать, что немецкое сопротивление все еще активно. Оружия ему не дали, путешествовал он под своим именем, но риск от этого не становился меньше. Переговоры, которые ему предстояло вести в Швейцарии, в Германии считались бы государственной изменой.

Пастор отсутствовал месяц. В Базеле Бонхёффер несколько раз встречался со своим старым наставником Карлом Бартом, который хотел понять причины его решения поступить на работу в абвер. Дважды встречался с президентом Швейцарской федерации протестантских церквей Альфонсом Кёхлином. В Цюрихе он увиделся с Фридрихом Зигмунд-Шульце, немецким эмигрантом, имевшим связи с Карлом Гёрделером. Кроме того, он встретился с бывшим однокашником по Объединенной теологической семинарии Эрвином Сутцем. Полный оптимизма Бонхёффер сказал ему: «На это можно положиться. Мы свергнем Гитлера!»[471]

Во время поездок Бонхёффер мог не опасаться, что гестапо будет читать его почту. Он написал епископу Беллу («Мои мысли почти всегда с Вами и Вашими соотечественниками-христианами… Когда мы снова увидимся? Бог знает…») и сестре Сабине («Не можешь представить, как радостно мне иметь возможность написать тебе лично после… всего, что вы пережили за последний год»).

Самой важной частью поездки стал визит в Женеву, где располагался Всемирный совет церквей. Бонхёффер провел неделю с генеральным секретарем Виллемом Виссер’т Хоофтом, богословом Нидерландской реформаторской церкви, принимавшим активное участие в экуменическом движении и сопротивления нацизму. С помощью сотрудников Всемирного совета был составлен документ «Некоторые соображения касательно послевоенного устройства». Документ призывал Церкви играть более важную миротворческую роль в таких странах, как Германия, Франция и Италия. Целый день они обсуждали проблему еврейских беженцев и известия из оккупированной Франции.

Виссер’т Хоофт и Бонхёффер почти десять лет бывали на одних и тех же экуменических конференциях, хорошо знали друг друга, но лично встречались лишь однажды[472]. В конце марта 1939 года оба оказались в Лондоне, и Бонхёффер решил познакомиться через епископа Белла[473]. Они недолго побеседовали на вокзале Паддингтон. В то время Бонхёффер думал об отъезде из Германии, чтобы избежать призыва. К Виссер’т Хоофту он относился с глубоким уважением и хотел получить его совет в этой сложной ситуации.

Тогда Бонхёффер решил поехать в Нью-Йорк и почти сразу же вернулся в Берлин. Встретившись с ним в Швейцарии спустя два года, Виссер’т Хоофт с радостью узнал, что политические взгляды пастора и отношение к Гитлеру не изменились. Беллу он сказал, что находит это «замечательным», учитывая, что Бонхёффер живет в такой замкнутой и репрессивной стране[474].

Конечно, в Германии проявлять негативное отношение к нацизму было опасно. Когда 24 марта 1941 года Бонхёффер вернулся из Швейцарии, его ожидало письмо от Вильгельма Иде, президента Палаты по литературе — подразделения цензурной Палаты культуры, находившейся под контролем Геббельса.

Пастору Бонхёфферу уже было запрещено выступать публично, но в письме говорилось, что теперь ему «запрещена и любая писательская деятельность»[475]. Этого следовало ожидать. Несколько месяцев назад было объявлено, что все богословы, чтобы публиковать свои труды в Германии, должны присоединиться к Палате по литературе. Бонхёффер заполнил все документы, прося либо принять его, либо сделать исключение и позволить и дальше писать самостоятельно. Обе просьбы были отклонены.

Вот таким было его макабрическое существование. Как V-Mann абвера он мог представлять интересы государства за рубежом. Как частному лицу ему было запрещено выступать и печататься. Господин Иде писал, что это объясняется «отсутствием доказательств политической благонадежности»[476].

35

Печальные обстоятельства

Бонхёффер пробыл в Германии всего неделю, когда Гитлер еще больше усугубил его страдания. Тридцатого марта в Рейхсканцелярии собралось двести офицеров вермахта. Фюрер выступил перед ними с очередной двухчасовой речью, в которой сообщил о новой директиве: в декабре он отдал своим ведущим военным советникам приказ «сокрушить Советскую Россию в ходе быстрой кампании»[477]. Пакту о ненападении 1939 года пришел конец.

Гитлер предпочел отказаться от планов нападения на Британию с воздуха, суши и моря и переключиться на покорение Советского Союза, о чем давно мечтал. Дата вторжения пока не была назначена, но фюрер однозначно дал понять, что операция «Барбаросса» станет «войной на уничтожение» и потребует «полного уничтожения… коммунистической власти»[478]. Германским офицерам придется «преодолеть… личные угрызения», поскольку в ходе такой войны страдания гражданских лиц неизбежны. Вскоре фельдмаршал Вильгельм Кейтель, командующий вооруженными силами, выпустил указ, согласно которому солдаты могут забыть о формальностях и казнить любого, кого заподозрят в подрывной деятельности. По сути этот приказ был узакониванием убийств.

Британские самолеты сократили количество налетов на Берлин, но полностью от них не отказались. Ганс фон Донаньи купил дом в Потсдаме, в тридцати километрах к юго-западу от города. Он надеялся, что там его семья будет в безопасности. Увы, безопасных мест более не осталось. Донаньи и Мольтке с отчаянием смотрели, как закон втаптывается в грязь. Оба юриста пребывали в подавленном настроении. В мае Донаньи написал своей жене Кристине письмо, в котором выражал сомнение, что когда-либо сможет «вести полезную жизнь, в которой будет хозяином самому себе». Будущее представлялось очень мрачным. «А самое печальное, что все то, что обогащает человеческую жизнь, медленно, но неуклонно исчезает»[479].

Это мрачное письмо Донаньи написал в тот день, когда один из бывших семинаристов его зятя отправился в концлагерь Дахау. Хорст Турман был пастором в городке близ Бонна. Он осмелился оспорить мнение одного из прихожан о том, что Адольф Гитлер — добрый христианин и в качестве доказательства упомянул убийства мирного населения в Польше. Прихожанин тут же донес на Турмана в гестапо.

Вильгельм Канарис тоже был мрачен. Жестокости в Польше внушали ему отвращение. Он поддерживал Донаньи и Мольтке в их желании заставить