замедлить программу Т-4, отношения его с Францем Гюртнером не изменились. Их семьи вместе встречали Рождество — настоящее чудо разделения жизни личной и профессиональной. Но это был их последний совместный праздник. Через месяц Гюртнер умер от «естественных причин» в возрасте шестидесяти лет (Кристина Донаньи подозревала, что его убили). Сколь бы слабое, спорадическое и неопределенное влияние ни оказывал Гюртнер на юридическую систему нацизма, теперь исчез и этот рычаг. Генрих Гиммлер стал играть более заметную роль в Министерстве юстиции, а Филипп Боулер энергично продвигал программу Т-4.

Когда обсуждалась организация похорон Гюртнера, Йозеф Геббельс, еще один подручный Гитлера, который не упускал возможности поучаствовать ни в одном грязном деле, записал в дневнике: «Обсуждал с Боулером тихую ликвидацию психически больных. 80 тысяч уже устранены, 60 тысячам еще предстоит исчезнуть»[463].

34

Информатор

Дороти Томпсон и Эдгар Моурер бежали из Германии. Уильям Ширер тоже собирался покинуть страну. Надзорные органы, которые тщательно анализировали его радиопрограммы, продолжали закручивать гайки. Как и при всякой цензуре, говорить в эфире можно было только на определенные темы. Слова «нацисты» и «вторжение» оказались под запретом — так комментатору бейсбольных матчей запрещены слова «питч» и «хит». Ширер писал: «Моя деятельность в Германии в дальнейшем бесполезна»[464]. Ему сообщили, что за ним вскоре может прийти гестапо с обвинениями в шпионаже. Ширер работал в Берлине с 1934 года и достаточно хорошо знал «злой гений» Гитлера, чтобы отнестись к полученной информации серьезно. Интуиция подсказывала ему, что Германия сначала атакует Советский Союз, но и столкновение с Соединенными Штатами не за горами. «Война, — писал он в дневнике, — так же неизбежна, как столкновение двух планет, которые неумолимо движутся по небесам навстречу друг другу». Ширеру было всего тридцать семь, но он решил не задерживаться в Европе, чтобы писать о грандиозной катастрофе, несмотря на то, что он, возможно, упускал возможность сделать репортаж всей своей жизни. Он предпочел комфорт нью-йоркской студии и должность комментатора CBS.

В начале декабря 1940 года Ширер забронировал последний билет из аэропорта Темпельхоф. Больше никаких затемнений и бомбежек. Никаких нацистов. Он устремился к «свету и цивилизации».

Дитрих Бонхёффер чувствовал, что удавка на его шее сжимается, но принял решение остаться в Германии. Он обратился к Гансу фон Донаньи и признал, что как бы дико это ни звучало, но работа в абвере имеет практический смысл. Либо это, либо призыв в действующую армию, а пастор Бонхёффер не собирался становиться рядовым Бонхёффером. Вильгельм Канарис нашел ему место. Поскольку Бонхёффер не мог выступать публично и свободно передвигаться, его переезд должно было одобрить гестапо. Полиция решила убедиться, что он более не занимается «подрывной» деятельностью. Эти проблемы решали Донаньи и Остер, а Бонхёффер летом и осенью 1940 года старался не привлекать к себе лишнего внимания. Он не стал публично высказываться об «убийствах милосердия». Сентябрь и октябрь он провел в загородном поместье Рут фон Кляйст-Ретцов.

На вопрос, почему он хочет пригласить пастора Бонхёффера в абвер, у Остера был готов ответ: «Военная разведка сотрудничает со всеми, даже с коммунистами и евреями. Почему бы и не с членами Исповедующей церкви?»[465]

Остер и Донаньи всячески пытались представить Бонхёффера как исключительно полезное для абвера приобретение. Они собирались использовать его в качестве гражданского агента — V‐Mann, то есть человека, который собирает разведывательную информацию в Европе, не занимаясь делами «плаща и кинжала»[466]. Бонхёффер был приписан к мюнхенскому отделению, так что гестапо не приходилось беспокоиться об его участии в берлинской политике.

Цена оказалась справедливой: Бонхёффера не призвали в армию. Управляющий совет братства Исповедующей церкви пытался помочь. Ему предоставили отпуск с сохранением минимальной зарплаты, чтобы он мог продолжить «теологическую деятельность», то есть работу над книгой по этике, одновременно исполняя определенные военные обязанности. Сестра и зять Бонхёффера, эмигрируя в Британию, оставили в Германии открытый банковский счет. Теперь Лейбхольцы дали Дитриху разрешение пользоваться этими средствами. Если денег из этих двух источников будет недостаточно, гражданский лидер заговора Карл Гёрделер был готов ежемесячно выплачивать 500 рейхсмарок на жалованье V-Mann[467]Бонхёффера.

Эберхард Бетге также изо всех сил пытался избежать призыва. В сентябре 1940 года он начал работать в миссии Госснера в Берлине. Это независимое миссионерское общество занималось проектами в Индии, но поддерживало тесные связи с Исповедующей церковью. Именно в миссии Госснера располагалась первая семинария Исповедующей церкви. Новая работа дала Бетге освобождение от призыва, и он скоро настолько освоился в Берлине, что переехал в дом Паулы и Карла Бонхёфферов, поселившись в той же комнате, где во время визитов в Берлин останавливался их младший сын.

Дитрих оказался в Берлине проездом в конце октября. Вместе с Донаньи он ехал в Мюнхен, где его должны были представить узкому кругу сотрудников абвера, в том числе Йозефу Мюллеру и начальнику отделения Вильгельму Шмидхуберу, капитану-резервисту вермахта. Шмидхубер слыл человеком предприимчивым: он вложил деньги в несколько пивоварен, был почетным консулом Португалии. Впрочем, полковник Остер считал его «пройдохой», за плечами которого было немало «сомнительных сделок»[468].

Встреча со Шмидхубером и другими сотрудниками прошла хорошо. Бонхёффер окончательно закрепился на новом месте, зарегистрировавшись в мюнхенской полиции. В качестве адреса он назвал адрес своей тети, Кристины фон Калькрейт. Теперь нужно было дождаться, когда мюнхенский военкомат и гестапо окончательно освободят его от призыва и снимут ограничения на передвижения. На это потребовалось время. А пока что Мюллер познакомил его с аббатом Ангелюсом Купфером из бенедиктинского аббатства в Эттале. Этот баварский городок располагался в 80,5 километра к югу от Мюнхена в предгорьях Альп. Купфер и его монахи были решительно настроены против Гитлера. Они пригласили Бонхёффера пожить в монастыре[469]. Он приехал в середине ноября и быстро оценил одиночество (здесь можно было спокойно читать «Дон Кихота» и «Братьев Карамазовых»), духовное братство — и темное пиво, которое монахи варили в свободное время[470].

К пастору приезжали гости — Кристина и Ганс фон Донаньи с детьми, Бетге, Шмидхубер, Мюллер и отец Роберт Лейбер из Рима. Увы, к концу февраля 1941 года Бонхёфферу пришлось вернуться в реальный мир. Он получил официальное освобождение от военной службы. С помощью адмирала Канариса пастор преодолел все препоны нацистской бюрократии и официально стал V-Mann.