– Нет. Лучше Мёрф. От тебя мне нравится слышать «Мёрф».

– Ладно. – Горло сдавило так, что я едва говорил. – Мёрф.

– Гарри. – Она поднесла руку к груди и легко коснулась моей ладони. – Я лю…

Ее глаза встретились с моими. Отвернуться я не сумел, поэтому заглянул ей в душу.

И увидел, как гаснет пламя свечи.

Ее глаза опустели. Просто опустели, будто окна заброшенного дома. Только что напряженное тело пыталось дышать, на лице читались боль и смятение, а затем…

Не осталось ничего, кроме заброшенного дома.

– Нет, – сказал я, – нет-нет-нет.

И склонился над ней. Базовая поддержка жизнедеятельности: дыхательные пути, дыхание, кровообращение. Чтобы проверить проходимость дыхательных путей, я открыл ей рот. Он был полон крови.

Из-за слез я уже не видел ее, но все равно стал делать искусственное дыхание.

– Гарри, – сипло окликнул меня Баттерс.

Я сделал пять глубоких вдохов и выдохов. Узнал, какова ее кровь на вкус.

– Надави!

Баттерс с потрясенным лицом опустился на колени, явно двигаясь на автопилоте. Он положил ладони на тампон, и я стал делать массаж сердца.

Но дом был пуст.

Я снова сделал искусственное дыхание. Затем массаж.

– Гарри, – сказал Баттерс. – Гарри.

Пять выдохов. Массаж. Трудная работа. Через пару минут у меня страшно закружилась голова.

– Гарри, бесполезно, – сказал Баттерс. – Ничего не выйдет.

– Ну же! – крикнул я. – Ну же, Мёрф!

Я снова наполнил ее легкие воздухом.

При следующем массаже сломал ей ребро.

Но это не имело значения.

В доме никого не осталось.

Баттерс осторожно коснулся моих запястий и осторожно отвел мои руки от Кэррин.

– Гарри, – начал он заплетавшимся языком, – даже будь она с самого начала на операционном столе…

Я не отводил взгляда от ее лица. От ее глаз.

Мне всегда было страшно заглянуть ей в душу, ведь тогда она заглянула бы в мою, а те, с кем такое случалось, видели в ней нечто неприглядное. Опасаясь потерять Мёрф, я старательно избегал духовзгляда.

А теперь было уже поздно.

Говорят, глаза – зеркало души. Ее окна.

Глаза Мёрфи стали окнами пустого дома.

В них стало не на что смотреть.

Я прижался лбом к ее лбу и разрыдался, крича при этом от ярости и отрицая реальность. Знаю, я издавал чудовищные звуки, мало походившие на человеческие.

Наконец я почувствовал на плече руку Баттерса.

– Гарри, пора идти. У нас нет выбора.

Я стряхнул его ладонь, свирепо дернув плечом.

Ее больше не было.

Моей Мёрфи больше не было.

И Зимняя мантия никак, вообще никак не могла заглушить эту боль.

Я коснулся ее волос. Ее голова была еще теплой. За железистым запахом крови я почуял аромат шампуня и понял, что снова начинаю кричать, но перехватил этот крик в горле и хладнокровно задушил его.

Я наклонился, закрыл глаза и поцеловал ее в лоб. Почувствовал, как накатывает волна боли, и принял ее. Принял с благодарностью. Перед глазами проносилось и умирало наше с Кэррин будущее. Я позволил боли выжечь все, что не имело теперь никакого значения.

Когда я снова открыл глаза и поднял голову, мир сделался черно-белым.

За исключением Рудольфа.

Рудольфа омывало алым цветом крови Мёрф.

Мой взгляд упал на него, и Рудольф съежился.

Баттерс понял, что сейчас будет. Откуда-то издали донеслось его предупреждение:

– Гарри, Гарри, ты что?!

– Постой. Погоди. Я не хотел… – Рудольф в ужасе попятился, направив на меня пистолет, но плевать я на это хотел.

Я встал.

– Гарри, нет! – твердо сказал Баттерс.

Рудольф бросился бежать.

Что ж, это упрощает дело.

Я ринулся следом за добычей.

Глава 23

С ненавистью приходит утешение.

Ведь ненависть проста и понятна.

Никаких вопросов, никаких волнений о том, что хорошо, а что плохо, никакого пустословия насчет цели и мотивации. Никаких сомнений.

Ненависть безмятежна.

Рудольф убегал. Я догонял. А когда догоню, убью. Самым жутким образом.

Для других эмоций попросту не осталось места.

К чести Рудольфа будет сказано, что бегал он неплохо. Он всегда следил за внешностью, а это, помимо дорогих костюмов, подразумевает серьезные кардионагрузки. Так что бегать он умел.

Однако ему недоставало моей сосредоточенности и ясности мышления. В отличие от меня, он не бегал по утрам до потери пульса в течение многих месяцев. Он был человеком и чувствовал боль, а это громадный недостаток.

Расстояние между нами сокращалось.

На бегу Рудольф издавал забавные звуки. То поскуливал, то повизгивал. Он был в ужасе. Еще бы. Он только что разозлил одного из самых страшных монстров в этом городе.

Он свернул направо, к небольшой зоне разгрузки за каким-то зданием, подергал дверь и обнаружил, что та заперта. Естественно. Не знаю, чем он думал. Все, кто не бежал, баррикадировались в домах. Той ночью в Чикаго хватало чудовищ, умеющих открывать двери.

Он развернулся, в отчаянии поднял пистолет и стал стрелять в меня, нажимая на спуск так быстро, как только мог.

Я выставил щит и перешел с бега на шаг. Некоторые пули разлетелись по сторонам. Другие отскочили от барьера. Ни одна из них не представляла для меня угрозы.

– Нельзя! – Рудольф порылся под мышкой и выудил новый магазин. – Так нельзя!

Но перезарядить оружие он не успел. Я просто подошел, не опуская энергетического щита, и прижал Рудольфа к железной двери.

После чего встал поудобнее и приналег как следует.

От боли Рудольф тоненько взвизгнул. Щит уперся в ствол пистолета и отвел его в одну сторону, а запястье – в другую. Этот идиот так и не снял палец со спускового крючка, и я услышал, как сломалась кость.

– Дрезден, нет! – пронзительно крикнул Рудольф.

Я надавил сильнее. Здесь не помешало бы немного огня, но с этой чертовой рукой наколдовать его будет непросто. К тому же мне нравилось напирать на Рудольфа. Я чувствовал, что так надо. Подумал, не процитировать ли великана из сказки «Джек и бобовый стебель»: «Кости разотру в муку, хлеб на завтрак испеку», – но в тот момент я не был настроен разговаривать. Да и зачем растрачивать воздух на разговоры с мертвецом?

Мы находились в преисподней.

Никто не станет задавать вопросы насчет еще одного трупа.

Я надавил сильнее. Рудольф попытался вскрикнуть снова, но между щитом и железной дверью осталось не так много места, чтобы набрать в легкие достаточно воздуха, поэтому крик получился слабеньким. Скорее вздох, а не крик. Глаза Рудольфа полезли на лоб от ужаса, но это меня нисколько не удивило. В конце концов, он умирал.

В