Шрифт:
Закладка:
За исключением ожога на руке.
Он болел как черт знает что.
С ожогами я знаком не понаслышке, и этот нельзя было назвать худшим из всех, что мне доводилось получать. Тем не менее он пульсировал в такт с сердечным ритмом, да так, что меня подташнивало и я не мог унять дрожь.
И чувствовал себя… человеком.
Не хочу сказать, что боль является ключевой характеристикой человеческих существ, но, так или иначе, боль объединяет нас. Когда другому больно, мы это видим, и, черт побери, почти каждый из нас попробует хоть как-то облегчить эту боль. Боль – наш общий враг. Хотя на самом деле никакой она не враг, а учитель – по крайней мере, если организм функционирует в штатном режиме. По-настоящему суровый учитель, строгий, но совершенно справедливый.
Беспрестанная пульсация в ожоге, оставшемся от священного клинка, не доставляла мне никакого удовольствия.
Но вселяла в меня невероятную уверенность в собственных силах.
В отличие от внутренней боли, которая действовала совершенно иначе.
Поэтому я аккуратно отодвинул ее в сторону. Не похоронил, не заморозил, но перенес ее в отдельную комнату своего персонального дурдома и поплотнее затворил дверь.
Позже, когда будет время, я выпью эту боль. Всю до капли.
Но я уже терял близких людей. Такова особенность всех сирот. Горе для нас – уже знакомая величина, а чувство утраты становится чем-то вроде родственника. Да, будет больно. Невыносимо больно. Пустота в сердце – та, которую раньше занимала Мёрфи, – на какое-то время полностью подчинит меня.
Но пусть это случится позже.
Сперва надо закончить начатое. Защитить город.
И в процессе снабдить Мёрф пышным эскортом в потусторонний мир.
Подошел Баттерс. Протянул мне мой посох.
Я кивнул. Где находился Рудольф? Куда его дели Саня и Баттерс? Я не знал да и знать не хотел. С какой стати забивать голову судьбой Рудольфа? Это не моя проблема. Я в ответе за город, семью и друзей.
Упершись кончиком посоха в асфальт, я тяжело поднялся на ноги. По-моему, кто-то заговорил со мной, но я не слушал. Без лишних слов я направился обратно, к телу Мёрфи.
Какое же оно крошечное…
Мёрф выглядела еще миниатюрнее, чем при жизни.
Я взял ее на руки. Она была почти невесомой.
Прижав ее к себе, я в такт пульсации в руке зашагал к Миллениум-парку, где за когортой воинов-сидхе ждала Мэб – но ее взгляд был устремлен не в сторону надвигавшейся угрозы, а туда, где я вышел из марева.
Я не заметил, чтобы Королева Воздуха и Тьмы подала какой-то сигнал, но единорог тронулся с места и направился ко мне сквозь шеренги сидхе.
Мэб взглянула на бледное лицо Мёрф, затем на мою окровавленную фигуру и сказала лишь:
– Ты вернулся.
– Да, – подтвердил я. – Эта женщина убила йотуна и заслуживает достойного погребения.
– Так тому и быть, – согласилась Мэб, обернулась и указала пальцем на ожидавших сидхе.
Полдюжины воинов как один отделились от шеренги и строевым шагом приблизились к нам.
– Проследите, чтобы эта воительница обрела покой со всеми почестями. – Мэб коротко кивнула в сторону «Фасолины». – Наши враги были ее врагами, и она заслужила наше уважение. Пускай весть об этом разлетится до самых дальних уголков моего королевства.
Каждый отсалютовал ей, ударив кулаком в грудь, и причудливая броня из металла фэйри зазвенела наподобие ветряных колокольчиков. Один из сидхе поднял длинный узкий щит, а другие встали по обе стороны от него.
Мёрфи была легкой как перышко.
Но с нею на руках я не сумел бы делать то, что должен.
Я опустил ее на щит так нежно, как только мог. Со всем старанием придал ей подобающий вид. Она ли это? Нет. Это лишь тело, серое, какое-то съеженное. Но это тело заслуживало больше уважения, чем я мог предложить.
Я еще раз погладил ее по голове. Коснулся ее волос. А затем сказал:
– Ну все.
И Мёрфи отправилась в последний путь, а я направился следом. Хотел убедиться, что сидхе будут вести себя прилично.
Так оно и было. Возможно, потому, что рядом стоял израненный, окровавленный, разгневанный Зимний Рыцарь. Или они и впрямь проявили уважение. Зимний двор состоит в дальнем родстве со смертью, и, лишь когда кто-то умирал, я видел, как Зима выказывает нечто похожее на человечность.
Возможно, другой человечности в них не осталось.
Левая рука пульсировала и горела огнем. Мёрфи положили на подиум из пустых оружейных ящиков.
Воины-сидхе отсалютовали ее телу, после чего вышли в парк.
Только тогда я заметил, что среди них не было ни одного мужчины.
Я взглянул на тело Мёрфи. Если бы не кровь и серая кожа, могло показаться, что она спит.
Но она не спала.
– Мне пора, – тихо сказал я, сам не зная, с кем говорю. Допустим, после ее смерти осталось что-то вроде тени, но я говорил не с ней. Чтобы тень сгустилась, требуется некоторое время. Однажды я ненадолго очутился в загробном мире, и с тех пор жизнь после смерти видится мне еще менее доступной пониманию. – Этне уже на подходе. Мэб готова сыграть свою роль. Я должен быть рядом.
Завиток волос упал ей на глаза. Я сдвинул его. Он тут же вернулся на прежнее место.
Я улыбнулся сквозь слезы.
Даже после смерти она стояла на своем.
Проклятье.
Я наклонился, поцеловал ее в лоб и прошептал:
– Я уже соскучился… Прощай, Мёрф.
После чего выпрямился, собираясь уйти, и едва не столкнулся с Мэб, стоявшей прямо у меня за спиной.
Я вздрогнул, но все-таки мне удалось не столкнуться с ней. Нельзя вот так запросто врезаться в Королеву Воздуха и Тьмы. Это не принято.
Секунду-другую Мэб рассматривала тело Мёрф. О чем она думала? По глазам не понять. Затем всмотрелась мне в лицо. Той ночью она была в человеческом образе – а значит, ниже меня примерно на фут, – и ее волосы красиво переливались в лунном свете.
Не говоря ни слова, она взяла меня за левую руку. Игнорируя гримасу боли у меня на лице, подняла рукав плаща, взглянула на ожог и сказала тихо, протяжно и даже с легкой завистью:
– Болит, наверное…
– Болит, – подтвердил я.
Она опустила веки, сделала глубокий вдох, а когда открыла глаза, передо мной снова стояла
