Рудольфу, а за ней последовал мой неразборчивый гневный возглас.

Вспыхнул ослепительно-белый свет. Пределы переулка наполнились голосами, звучавшими громче грома, хором рассерженных голосов, выпевающих ноту предостережения. Из сломанной рукоятки меча Веры вырвался луч света, перехватил мою молнию и направил ее в стену за спиной Рудольфа.

Ловкий фокус. Но я знал секрет этого меча, поэтому мне не придется выводить Баттерса из игры. Просто отпихну его в сторону, да и все.

Я направился вперед, одновременно замахиваясь левой рукой.

– Гарри, – попросил Баттерс со слезами на глазах. – Не надо.

Я распрямил руку, собираясь хлестнуть его по лицу тыльной стороной ладони.

Баттерс парировал удар самым что ни на есть нематериальным мечом.

…

И мой мир… не наполнился болью, о нет. Он превратился в боль.

…

Никакого предупреждения, вообще ничего. Едва моя ладонь соприкоснулась со световым клинком, все изменилось. Могущество Зимней мантии испарилось, как испаряется туман под утренним солнцем, и на меня разом обрушились все травмы, растяжения, ссадины, синяки и шишки. Не чувствуя под собою ног, я едва не упал. Казалось, я одномоментно потяжелел на несколько сотен фунтов.

Я почувствовал Рудольфа. Его ужас. Его мучения. Смятение. Унижение. Раскаяние. Ненависть к самому себе. Почувствовал так, будто эти эмоции принадлежали мне. Более того, глазами Рудольфа я увидел себя, громадного, злобного, смертоносного, неумолимого и безжалостного, как лавина.

И Мёрфи.

«О господи. Господи, Кэррин…»

Ясность сознания дрогнула перед этим светом, а затем левую руку пронзила боль такая яркая, будто я обжегся о звезду. Правой ладонью пришлось накрыть глаза, спасая их от света Фиделаккиуса, хотя каждое движение причиняло такие муки, что содержимое желудка просилось наружу.

В нос ударило зловоние моей горелой плоти, почему-то смешанное с сернистым запахом, смрадом преисподней. На левом предплечье я увидел ровную, как линейка, полосу почерневшей кожи. Она начиналась чуть выше защитного браслета и доходила до локтевого сгиба.

Я упал на колени.

Затем на правый локоть, прижимая к груди обожженную руку.

Исторгнутый мною крик чистой боли не был громким и едва ли походил на человеческий.

А когда он стих, я сломался.

И всхлипнул.

Тем временем сэр Уолдо, Рыцарь Веры, стоял с ослепительным мечом в руке между мной и скрюченным силуэтом беспомощного Рудольфа.

– Я здесь, Гарри, – сказал Баттерс, чуть не плача. – Гарри, я здесь.

Свет потускнел и погас. Я почувствовал, как Баттерс присел рядом. Как он обнял меня.

– Я здесь, друг. Я здесь.

Ох… Адские погремушки. О господи…

Что же я наделал?

Я чуть не…

Если бы не Саня с Баттерсом…

Мёрф… Ей было бы так стыдно за меня. И так страшно.

О господи! Мёрф.

Я совсем расклеился и, не переставая всхлипывать, прислонился к Баттерсу. Он невысокого роста, но крепкий и жилистый. Поэтому он не дрогнул. Даже когда я навалился на него всем телом.

– Он забрал ее, – услышал я собственный голос, едва разбирая слова. – Забрал ее у меня.

– Он забрал ее у всех нас. – Баттерс обнял меня крепче прежнего. – И за это он ответит перед законом, Гарри. Но не так. Сам подумай, разве можно, чтобы все случилось вот так? – Он рывком развернул меня лицом к себе, и я увидел решительную гримасу, несмотря на дорожки слез на его щеках. – Без тебя мы не справимся. Без тебя, Гарри Дрездена, славного парня. Я не допущу, чтобы ты причинил ему вред. Представляешь, скольким людям нужна помощь этого Гарри? Ты же помнишь, что среди них твоя дочь?

Эта фраза стала последней каплей. Вернее, ушатом ледяной воды.

Мэгги.

Несмотря на боль, слезы и чувство утраты, я видел ее мысленным взором. Представил, как она лежит в кровати – дома у Майкла, в безопасности, насколько это вообще возможно в нынешнем Чикаго, – и не может уснуть, ведь она умная, она понимает, что все далеко не в порядке. Лежит в тишине, обнимает Мыша, ждет и пытается осмыслить события, на которые не в силах повлиять.

О господи. Еще немного, и я подвел бы свою дочь.

Меня терзала боль.

Но в душе осталось предостаточно места для угрызений совести.

– Прости, – сказал я. – Прости меня, Баттерс.

Лицо его сочувственно сморщилось, и слезы хлынули по щекам с удвоенной силой.

– Саня… – выдавил я.

– Саня в норме, – сказали в темноте слегка заплетающимся языком. – Боже мой… Ты, Гарри, дерешься без правил. – На плечо мне легла большая ладонь. – Как русский.

– Саня тоже здесь, – сказал Баттерс. – Приходит в себя.

Не в силах держаться прямо, я качнулся вперед.

Друзья подхватили меня.

И помогли устоять на ногах.

– Я здесь, Гарри, – повторял Баттерс. – Я рядом.

– Ее больше нет, – прошептал я.

– Да, – сказал он. – Знаю. Но я-то здесь.

Так продолжалось какое-то время. Баттерс говорил, что он рядом, а я стоял посреди горящего города и заливался слезами.

А что еще оставалось делать?

Глава 24

Люди Сани не заставили себя ждать. В большом количестве они подошли по трем параллельным улицам – той, где находились мы, и двум по обеим сторонам от первой. С тактикой определились быстро, и она была проста: продвигаться по этим же улицам, стараясь не отстать от товарищей, и расстреливать всех, кто не похож на человека, не жалея при этом патронов, снаряженных картечью.

Совладать с громадными Охотниками было непросто, но, как говорится, дружные сороки и гуся утащат. По словам Сани, когда первый из этих монстров с ревом выскочил из тумана, было страшновато, но они с офицером не растерялись и открыли огонь, после чего многие добровольцы последовали их примеру, и в результате до рукопашной дело не дошло. После того как люди своими глазами увидели, что врагу можно пустить кровь, дело наладилось: добровольцы просто шагали вперед и расстреливали Охотников, чьи жуткие копья, пусть и обладавшие серьезным разрушительным потенциалом, не могли тягаться плотностью огня с помповыми ружьями, особенно в соотношении «пять к одному».

Перед таким напором пасовали и враги, и создания Зимы. К их обоюдному замешательству, люди, которых эти существа привыкли считать легкой добычей, вдруг прозрели, вооружились и ринулись в бой. На данный момент наша картечная артель превосходила врага числом, и под ее натиском фоморы дрогнули и отступили.

Не знаю, надолго ли я выпал из сражения. Позже Баттерс говорил, что всего на несколько минут. Могу лишь сказать, что через некоторое время физическая боль унялась и Зимняя мантия снова вступила в свои права.

Оказалось, Саня сломал мне нос. Не стану утверждать, что я не заслуживал куда более неприглядной участи, но истерические всхлюпывания сломанным носом