Шрифт:
Закладка:
Лампочка на телефонном аппарате тревожно мигала. Сбрасывая на ходу рубашку, он прижал к уху трубку и набрал код голосовой почты.
Сообщение было только одно — от Мейбл.
«Ох, Тони, ты был прав, — раздался расстроенный голос соседки. — Объявление вышло сегодня утром, но мне уже позвонили с почты. С ними связалась полиция — хотят знать, кто владелец почтового ящика. А потом — бац! — и на пороге уже стоит полицейский из Палм-Харбора! Ой, Тони, это ужасно! Он меня арестовал!»
Валентайн сел на постель. Вот так кончаются все блистательные прожекты Джерри: Мейбл пошла у него на поводу, и теперь у нее неприятности. Его сын — ходячее недоразумение.
«Они позволили мне сделать один телефонный звонок. Слава Богу, у меня есть телефонная карточка! А к кому мне обратиться? Я же еще ни разу не нарушала закон. Как ты думаешь, Ф. Ли Бэйли заинтересуется моим делом?»
Голос Мейбл утонул в старой песне Кэрол Кинг[34], которую пьяным голосом орала какая-то баба: Мейбл наверняка звонила ему с платного автомата в камере предварительного заключения.
«Это Салли поет, — пояснила Мейбл. — Она бродяжка. В общем, час назад мне предъявили обвинение. Судья назначил залог в тысячу долларов, так я рассмеялась ему в лицо и сказала, что скорее в аду все замерзнет, чем я отдам ему свою кровную тысячу. Ты бы видел его физиономию!»
Валентайн рухнул навзничь на кровать.
«Ну, наверное, я здорово его разозлила. Он стукнул своим молотком, совсем как судья Вапнер из сериала, и прочел мне нотацию по поводу того, как следует вести себя в его суде. Я старалась молчать, но ты же меня знаешь… В общем, врезала ему прямо промеж глаз. Сказала, чтобы угомонился, а то удар хватит. И спросила, почему он считает, что деньги налогоплательщиков надо тратить именно на меня, тогда как я каждый день езжу на Клируотер-Бич, и на 19-м шоссе постоянно стоит проститутка, на которую никто из полицейских вообще никакого внимания не обращает. И знаешь, что он мне ответил?»
— Вот оно, — сказал Валентайн, в отчаянии закрывая глаза.
«Сначала ничего — только покраснел как рак и долго хватал ртом воздух. И тогда я спросила: «Что, судья, язык проглотил?» Он еще больше осатанел, схватил стакан с водой, попытался пить, вытаращился на меня — тут я, честно говоря, перепугалась, подумала: ну, Мейбл, тебе конец… А судья уронил стакан, рот открыл, глаза у него закатились, и он упал на свой стол».
— Господи Иисусе, — простонал Валентайн.
«У него таки случился удар, и его унесли на носилках. Просто передать не могу, как это ужасно. Но все равно он не смел разговаривать со мной как с обыкновенной преступницей».
Тут он услышал, как Мейбл сморкается.
«Ну вот, теперь судья в больнице, и никто здесь, в тюрьме, не хочет со мной разговаривать. Просто не знаю, что делать. Извини, что беспокою, но кому еще я могу позвонить?»
Почему не Джерри? Это же он втравил тебя в эту историю, подумал Валентайн.
«Я понимаю, ты можешь злиться на своего сына, но это не его вина. Я просто старая глупая баба. И вечно куда-то не туда лезу, так что он не виноват, ладно? Что-то я разболталась, наверняка колоссальный счет потом придет. Если ты в ближайшие несколько дней вернешься домой, уж пожалуйста, заезжай в тюрьму Клируотера, и пусть они выпустят меня под залог».
Она снова высморкалась, и тут Валентайн понял, что Мейбл плачет. Он и сам прослезился — так ему было ее жалко. Он вытер слезы рукавом и подумал: ну вот, старческий маразм уже не за горами.
В трубке загудело. Валентайн бросил ее и закрыл лицо руками.
Некоторое время спустя он встал, разделся, влез под ледяной душ — однако предварительно не только набросил цепочку, но и подпер дверь стулом. Потом достал из бара банку диетической колы, сел за обеденный стол, поставил перед собой телефон и принялся разыскивать своего драгоценного Джеральда.
В его памяти хранились пять телефонных номеров сына: квартиры в Бруклине, бара, бывшей жены, бывшей подружки, с которой Джерри прожил два года, а также сотовый. В баре к телефону подошел Писунчик — работавший там бармен. Голос у него заплетался от виски.
— Привет, мистер Валентайн, как вы себя чувствуете?
— Уж получше, чем ты, — огрызнулся Валентайн. — Где мой сын?
— Отправился на обход, — сказал Писунчик. — Что-нибудь ему передать?
Валентайн поморщился: владельцы баров не совершают «обходы».
— Хочешь сказать, что он пошел собирать с должников деньги? — спросил Валентайн.
— Что вы, я такого не говорил…
— Значит, Джерри по-прежнему промышляет букмекерством?
— Я не обязан отвечать на этот вопрос, — сказал Писунчик.
— Это я заплатил за бар, — напомнил Валентайн.
Бармен икнул. Ему недавно перевалило за сорок, но до пятидесяти, если будет пить такими же темпами, он точно не доживет.
— Насколько я помню, тебя освободили условно-досрочно? — осведомился Валентайн. — Так вот, Писунчик, если я позвоню в полицию и сообщу, что Джерри держит подпольный тотализатор, ты снова загремишь за решетку.
— Вы сдадите собственного сына?
— Черт меня побери, если не сдам!
— Вы — это нечто! — провозгласил бармен.
— Тогда отвечай на вопрос.
— Ну ладно — да, он по-прежнему принимает ставки.
Валентайн бросил трубку. Тяжело дыша, он принялся названивать по другим номерам, пока наконец по сотовому не ответила какая-то незнакомая девица со знойным пуэрториканским акцентом. Где-то на заднем плане звучала латиноамериканская музыка, и Валентайн, решив, что сын его лежит в постельке рядом с его собеседницей, рявкнул в трубку громче обычного.
— Джерри здесь нет, — кротко ответила девица. Музыка стала тише — наверное, она прикрутила радио. — А вы и вправду отец Джерри?
— Да. Где он?
— Понятия не имею. А почему вы такой гад?
— Это вам Джерри сказал? Что я гад?
— Он говорит, что вы самый гадский гад на планете.
— Значит, он с настоящими гадами еще не встречался. Куда он ушел?
— Не знаю. Так почему вы такой гад?
— Может, я гад только для Джерри.
— Джерри такой чю-ю-юдный, — слово таяло на ее устах. — Его только вы и не любите.
Это была явная ложь. Валентайн дал ей номера телефонов бывшей жены Джерри и его бывшей подружки и предложил создать группу взаимной поддержки. Пуэрториканка грязно выругалась и бросила трубку.
Валентайн
