резюме» (цзыво цзунцзе), составленных в сентябре 1989 года, говорится, что никто из сотрудников Четвертого инженерного управления не участвовал в маршах и акциях протеста, никто не был наблюдателем на маршах или протестах[111]. Более того, сотрудники не вели кулуарных разговоров и не реагировали на слухи о происходящем. Все трудились и решительно поддержали репрессии. Составители официальной истории Четвертого инженерного отдела, возможно, не соврали.

Они опирались на архивные документы.

Является ли совпадением то, что единственные рабочие файлы о Четвертом июня, которые я видел, утверждают, что «никто ничего не делал», и исходят от подразделения, которое до 1984 года находилось под непосредственным военным контролем?[112] Вероятно, нет.

Но неудивительно, что документы, подготовленные во время чистки, последовавшей за расправой в Пекине, отрицают или преуменьшают то, что делали люди в период с апреля по июнь 1989 года. Такие документы много говорят о чистке (официально называемой «очисткой и ревизией», цинча цинли гунцзо) и мало о протестах. Это полезно, потому что ученые сравнительно много знают о протестах, но мало знают об их последствиях, когда все пекинские трудовые организации даньвэй были вынуждены проводить внутренние расследования в отношении людей, участвовавших в весенних демонстрациях, и когда все городские члены партии должны были перерегистрироваться и подтвердить свою лояльность.

Объединение файлов Стэнфорда с мемуарами, устными историческими свидетельствами и политическими документами, хранящимися в библиотеках Принстона и Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, позволяет провести новый анализ чистки, произошедшей после Четвертого июня. Предыдущие описания чистки носят характер общих впечатлений и сильно различаются: от утверждения политолога Ричарда Баума о том, что «кампания якобы провалилась» из-за «молчаливого заговора молчания среди руководящих кадров», до утверждения историка Мориса Мейснера о том, что интеллигенция «стала произвольно избранным объектом официальной критики и оказалась жертвой расследований, проводимых в кафкианском стиле» [Baum 1994: 316; Meisner 1996: 475]. Каждое такое утверждение по-своему проницательно, но ни одно из них не основано на веских доказательствах. Баум прав в том, что многие чиновники защищали своих подчиненных, но его неверное толкование источника заставляет его преуменьшать то, что он называет «удивительно малым» числом членов партии, которые были наказаны и подверглись чистке[113]. Идея Мейснера о «кафкианских расследованиях» также спекулятивна, но она ближе к тому, какой была чистка для испытавших ее.

Суть чистки заключалась не в том, чтобы официально наказать большое количество людей. Смысл был в том, чтобы напомнить миллионам, писавшим самокритику и заполнявшим бланки партийной перерегистрации, что они стояли перед выбором: подчиниться или пенять на себя.

Альтернативой было произвольное задержание, допрос, понижение в должности или ссылка в глубинку. Тот факт, что большинству людей удалось пройти через чистку целыми и невредимыми, не уменьшал страха стать произвольной мишенью.

Как проницательно заметил адвокат Пу Чжицян, рассказывая о собственном опыте, партия была больше заинтересована в том, чтобы люди унижали себя, в том числе ложью или выполнением бюрократических процедур, чем в наказании их за то, что они сделали. «Возможно, Коммунистическая партия на самом деле не хотела, чтобы люди искренне рефлексировали и подчинялись, – написал Пу. – Она просто вынудила всех демонстративно склонить головы и заставила людей презирать себя [за отступление от моральных принципов] перед лицом реальности»[114]. Пу отказался склонить голову и заплатил высокую цену. С 1989 года партия справилась с последствиями Четвертого июня – как жестокий супруг, который знает, что сам сделал что-то не так, но использует угрозу насилия, – и заставила граждан Китая подчиниться. Люди, которые защищают себя и других, храня молчание или произнося ложь о том, что произошло в 1989 году, могут выжить. Тех, кто встает и сопротивляется партийной версии событий, унижают и используют как показательный пример.

Глава 25

«Бунтовщики»

13 июня 1989 года Бюро общественной безопасности Пекина приказало арестовать 21 студенческого лидера: 19 мужчин и двух женщин. Ван Дань, Оркеш Делет и Чай Лин были в верхней части списка[115]. В то время как всеобщее внимание было приковано к судьбам студентов, некоторым из которых удалось бежать из Китая, а другие подверглись арестам, начались репрессии рабочих, выступивших против введения военного положения. Преступления, совершенные этими «контрреволюционными бунтовщиками», носили импульсивный характер – мгновенная гневная реакция на кровавую расправу, свидетелями которой они стали. Но вышедшие из менее элитных слоев населения мужчины, поджигавшие военные машины или мочившиеся на них, подвергались гораздо более суровым наказаниям, чем студенческие лидеры. Ван Дань был приговорен к четырем годам лишения свободы за подстрекательство к контрреволюции, а Лу Дэчэн, забросавший яйцами портрет Мао, к 16 годам лишения свободы[116].

Жизнь Ван Даня и Лу Дэчэна резко изменилась из-за их решения участвовать в протестах весной 1989 года. Тюремное заключение Вана было менее долгим благодаря его высокой репутации и особому статусу студентов элитных университетов Китая. Лу Дэчэн был освобожден из тюрьмы лишь в 1998 году – за семь лет до истечения срока [Chong 2009: 225]. Другим представителям рабочего класса, выступавшим против введения военного положения, повезло меньше: их жизни оборвались через две недели после расправы. 22 июня 1989 года, через пять дней после приговора – смертная казнь – за преступления, связанные с массовыми беспорядками, Бан Хуэйцзе, Чэнь Цзянь, Линь Чжаожун, Ло Хунцзюнь, Чжан Вэнкуй и Цзу Цзяньцзюнь были расстреляны[117]. Их имена не фигурируют в списке жертв «Матерей Тяньаньмэнь», но они также погибли в июне 1989 года из-за столкновений с войсками военного положения. Около часа ночи 5 июня Линь Чжаожун, сотрудник пекинской больницы, якобы поджег военный грузовик и украл семь комплектов армейской формы. Бан Хуэйцзе, происходивший из сельской местности уезда Синьлэ в провинции Хэбэй, якобы ударил солдата металлической пряжкой своего ремня вечером 3 июня [Пинси фаньгэминь 1989: 205].

Поскольку в 1989 году пули палачей заставили замолчать голоса Бань Хуэйцзе и Линь Чжаожуна, мы можем только догадываться, о чем они думали, когда в гневе набросились на солдат, входящих в Пекин. Но благодаря усилиям Ляо Иу, поэта и диссидента, ныне проживающего в Германии и взявшего интервью у 16 человек, выступавших против расправы и отбывавших сроки за «контрреволюционные беспорядки», мы получили более четкое представление о том, как и почему простые люди отреагировали на жестокие репрессии НОАК.

В 1989 году Чжан Маошэн был 20-летним пекинским рабочим[118]. Когда Ляо Иу брал интервью у Чжана в 2006 году, Чжан Маошэн вспомнил, что его не особенно впечатлили протесты и марши демократического движения. Чжан жил недалеко от площади Тяньаньмэнь и каждый день после работы наблюдал за происходящим, но он чувствовал, что все речи, пение, листовки и голодовки были «неуместными», потому что они «портили [собой] сердце родины». Вечером 3 июня Чжан превратился из пассивного наблюдателя в активного участника сопротивления. На улице Фучэн Чжан увидел страдающую мать, несущую труп своего восьмилетнего ребенка, который был застрелен солдатами во время военного положения. «Будут прокляты их матери!» – воскликнул Чжан. Он имел в виду солдат, когда вспоминал свою реакцию на сцену с мертвым мальчиком. «У меня загудело в голове, и я почувствовал жар. Они вообще люди? Они хуже грязных свиней. Я хотел, чтобы у меня был пистолет в руке. Если бы я столкнулся с солдатами, я бы их всех перекосил!»

Ярость Чжана вспыхнула, когда он увидел, как жители Пекина доставляют раненых мирных жителей в госпиталь Пекинского университета. Он не мог сдерживаться, наблюдая за противостоянием между солдатами