собранных в его деревне [Black & Munro 1993: 260]. Более конкретное свидетельство поддержки сельского населения содержится в открытом письме, якобы написанном анонимным «крестьянином из провинции Сычуань», которое распространялось в студенческом городке Пекинского университета в конце мая 1989 года. Автор утверждал, что крестьяне все больше недовольны коррупцией и инфляцией, а некоторые говорили, что чиновники «заботятся только о сборе зерна и пошлин, а крестьяне их не заботят». Вот почему сельские жители, задавленные коррумпированными чиновниками, но не имевшие возможности предать огласке свои беды, поддержали патриотически настроенную молодежь и были возмущены введением военного положения [Сычуань нунминь 1989].

Помимо этого открытого письма, которое, возможно, заметили, хотя оно и было одним из многих манифестов, ходивших по столице в мае 1989 года, пекинские студенты редко слушали или привлекали сельских жителей. Но учителя и ученики сельских школ обратили пристальное внимание на протестное движение. Некоторые пытались мобилизовать жителей села. Один школьный учитель в сельской местности на юге центральной части Китая создал пропагандистскую радиостанцию, чтобы транслировать репортажи «Голоса Америки» о том, что происходит в Пекине. Он разговаривал с каждым сельским жителем, с которым мог поделиться новостями о протестном движении. Поначалу разговоры были неловкими: люди реагировали так же, как Дин Хуэйчжэнь, – выражали желание, чтобы студенты вернулись в аудитории. Учитель сказал, что отношение некоторых изменилось с началом голодовки. Жители села беспокоились о здоровье студентов, сочувствовали им и считали, что правительство должно пойти на компромисс. Но после 4 июня они перестали выступать публично. Новости о массовых убийствах и арестах активистов убедили сельских жителей в необходимости хранить молчание, чтобы защитить себя[104].

Реакция на расправу была одинаково тихой в сельской местности провинции Гуандун и провинции Фуцзянь. В деревне Чэнь недалеко от Гонконга сельские жители, извлекшие выгоду из экономических реформ 1980-х годов, «опасались, что любое раскачивание лодки может поставить под угрозу их нынешний образ жизни, и поэтому протестам сочувствовали мало». Пожилые мужчины, видевшие эпизоды расправы по телевизору, транслируемые гонконгскими станциями, «утверждали, что демонстранты зашли слишком далеко и что они получили по заслугам» [Chan & Madsen & Unger 2009: 327]. Доступ к СМИ, находящимся за пределами пропагандистского аппарата КПК, не обязательно приводил к формированию взглядов, противоречащих партийной версии событий Четвертого июня. Для жителей некоторых сельских регионов, расположенных далеко от Пекина, репрессии, возможно, были чем-то, что можно было бы почувствовать или даже прокомментировать, но они не были из ряда вон выходящим событием. 6 июня 1989 года учитель английского языка из Австралии по имени Род Керноу посетил горную деревню в городском округе Фучжоу провинции Фуцзянь. Жители деревни слышали о кровопролитии в Пекине, «но были равнодушны. Они думали, что Дэн был достойным лидером» [Erbaugh & Kraus 1991: 156].

После пекинских событий многие деревенские жители воздерживались от критических высказываний о Дэн Сяопине, особенно в присутствии иностранного гостя. Другие же были так злы на диктатора, что отправились в его родное село с планами осквернить родовые могилы семьи Дэна.

Лэй Фэнъюнь убедил группу друзей из Чунцинского Юго-Западного педагогического университета поехать в уезд Гуанань, откуда происходила семья Дэна. В интервью в 2017 году Лэй объяснил: «В нашей провинции Сычуань, если кто-то сделал что-то плохое, что вызвало всеобщее возмущение, [в ответ] часто выкапывают могилы их предков, чтобы преподать им урок»[105]. В течение двух дней после расправы в Пекине Лэй был настолько красноречив в своей организационной работе, что кто-то донес о его планах сотрудникам службы безопасности. К 7 июня 1989 года высшие полицейские органы Пекина получили сообщения о том, что 200 студентов угрожают приехать на место рождения Дэна и выкопать могилы его родственников; в ответ начальники службы безопасности провинции Сычуань выставили охрану для контроля над районом [Гунъаньбу цзун 1989с]. Лэй и его друзья сели на поезд до уезда Гуанань, где в зале ожидания вокзала зачитали «Декларацию о копании могил», а затем попытались купить лопаты, но они так и не добрались до семейного кладбища Дэна [Liao 2019: 204]. Копатели узнали, что «в радиусе десяти километров не было машин, а полиция уже была в боевой готовности, – сказал Лэй. – Мы не могли взять машину, а отели отказывали нам». Офицер полиции сообщил Лэю, что в Гуанъань был переброшен военный батальон для установки трех кордонов. Не сумев прорвать блокаду и приблизиться к месту рождения Дэна, Лэй и его команда сдались и вернулись в Чунцин[106]. Лэй Фэнъюнь был арестован 19 июня 1989 года и приговорен к 12 годам тюремного заключения за контрреволюционную пропаганду и подстрекательство.

В уезде Юян, дальнем юго-восточном краю провинции Сычуань, в сотнях миль от могил предков Дэна после пекинской трагедии было арестовано более 30 студентов. По словам студента по имени Чжан, летом 1989 года многие студенты вернулись в свои деревни. Люди, с которыми они сталкивались, хотели знать, что произошло в Пекине. На корабле, плывущем по рекам Янцзы и Уцзян, Чжан и другие студенты уже устали повторять одну и ту же историю разным пассажирам. Чтобы охватить бо́льшую аудиторию, Чжан взошел на палубную надстройку и через громкоговоритель произнес речь с осуждением кровавой расправы. Чжан вспоминал: «На корабле был журнал посетителей, в который студенты записывали сатирические высказывания о Дэн Сяопине, Ли Пэне и других, которые мы слышали в Пекине». Речи и письменные замечания стали свидетельством «преступлений» студентов, после того как они прибыли в Юян[107]. Поездка Чжана на корабле и неудачная поездка Лэй Фэнъюня в родной город Дэн Сяопина были реакцией на события и попыткой привлечь внимание масс к пекинской трагедии. Некоторые в деревнях проявили более спокойную, но не менее рискованную реакцию на произошедшее.

Сельские жители помогали активистам или закрывали глаза на их деятельность. В апреле и мае 1989 года студенты и рабочие в основном игнорировали сельских жителей, но после 4 июня находиться в тесном контакте с ними или даже притворяться деревенскими давало возможность избежать тюрьмы. Лидер рабочих Хань Дунфан уехал на велосипеде из Пекина после расправы и несколько ночей спал в полях провинции Хэбэй. Однажды он заговорил с фермером, выращивающим арбузы, о «демократии, необходимости легитимных выборов правительства, – всех тех вещах, о которых я узнал в последний месяц. Я понял, что у него [фермера] не так много претензий к Коммунистической партии». Двум мужчинам не удалось достучаться друг до друга, но у них состоялся дружеский разговор, и крестьянин не выдал своего собеседника властям. Через несколько дней Хань решил сдаться. Он вернулся на велосипеде в Пекин, зашел в Министерство общественной безопасности и до 1991 года находился в тюрьме [Han 2005].

Другой лидер Пекинской автономной федерации рабочих получил гораздо бо́льшую поддержку в сельской местности, чем Хань Дунфан. Чжао Хунляна тайно вывезли из Пекина в мусоровозе вместе с другими активистами. Группа оказалась во Внутренней Монголии, где жители деревни помогли им спрятаться в пещерах и дали четыре тысячи юаней, поскольку беглецам было необходимо продвигаться дальше. С помощью сторонников демократии в Гонконге Чжао и двое других в конце концов добрались до Гуанчжоу, Шэньчжэня и, наконец, Гонконга [Black & Munro 1993: 263, 277–278].

Чай Лин и Фэн Цундэ пошли по тому же пути. Как и Чжао Хунлян, они не смогли бы покинуть Китай без помощи сельских жителей. Чай вспоминала, что, когда Фэн переезжал в новое убежище на юге Китая, «крестьянка в поле спросила, помогают ли они студентам из Пекина. Она указала на сарай на