чаще оборачиваются ложными признаниями, чем раскрывают истину. Даже если они и могли подтвердить априорные предположения о виновности, едва ли можно было с уверенностью утверждать, что полученные под пытками сведения доказывают вину. Существовали и дополнительные риски. В случае с еретиками и другими людьми, которые подвергались пыткам за свои убеждения, действенность пыток проверялась на тех, кто не хотел предавать свою веру. Еретик, который в итоге не отказался от своих убеждений, а то и вовсе укрепился в них, может служить доказательством того, что правда на его стороне. Что касается применения пыток к преступникам, то невозможность получить признание или какие-либо достоверные сведения ставила под сомнение всю логику и правовое обоснование пыток. Если те, кого считали виновными, не подтверждали свою вину в процессе пыток, это, возможно, и не уменьшало их ответственность, но авторитет системы оказывался подорван.

Парадоксы использования боли как инструмента власти и ее способность подрывать эту самую власть были центральными структурными элементами в истории переживания боли на протяжении всего европейского Средневековья[344]. Эстер Коэн утверждает, что «уже во II веке прослеживаются неприятные свидетельства того, что некоторые люди (или большинство) готовы сказать все, что от них хотят услышать, лишь бы избавиться от пыток»[345]. Коэн показала, что, несмотря на общее мнение о «распространенности» пыток во все времена, большинство средневековых процессов обходилось без них[346].

Надзирать и наказывать

Часто боль становилась расплатой за несоблюдение правил. В соответствии с расхожим мнением именно знание о наказании удерживает человека на верном пути. Но это знание подразумевает, что нужно иметь перед глазами пример наказания, а значит, сдерживающий фактор сам по себе не может быть настолько эффективным, чтобы о нем не забыли. Архивы переполнены сообщениями о телесных наказаниях, что говорит не только о месте боли в отправлении правосудия, но и о стойкости тех, кто добивался справедливости, невзирая на перспективу мучений. Несмотря на то что существует множество видов и степеней телесных наказаний, необходимость их применения часто свидетельствует о том, что власть не способна сама утвердить свою легитимность и поэтому для подчинения использует страх, стыд и боль. В этом смысле телесные наказания свидетельствуют о слабости. То, что многие рисковали подвергнуться наказанию, говорит о том, что пугающее знание о боли не мешало бороться за правое дело. Практику публичных телесных наказаний сложно объяснить в историческом контексте, где переживание боли и стойкость перед лицом страданий считались добродетелями. Выходит, что такое зрелище, служившее одновременно предупреждением, демонстрацией силы и развлечением, рисковало стать обычной метафорой мученичества, особенно если казалось, что жертва стойко переносит наказание. Богословская логика подсказывает, что причинение телесной боли, особенно если дело касалось веры, служило для «преступника» вознаграждением[347].

Все это вовсе не значит, что телесные наказания всегда были несправедливы. С ситуативной точки зрения они оправданно применялись по отношению к тем, кто нарушал справедливые законы и прекрасно знал о последствиях в случае поимки. Контекстуальным представлениям о справедливости следует отдать должное, но это не отменяет необходимости их аналитического рассмотрения. История телесных наказаний, призванных подавлять, унижать и иным образом порочить определенные группы людей, поддается достаточно глубокому изучению. Вариантов здесь удручающе много: от телесных издевательств над рабами на американских плантациях, наложения peine forte et dure{22} на тех, кто отказывался подчиниться неправомочным, по их мнению, мирским судам в вопросах совести и веры, до трости, ремня или розги, которые были стандартом английского школьного образования вплоть до второй половины XX века[348]. Я решил сосредоточиться на борьбе с женским неповиновением в Европе раннего Нового времени — в силу гротескности применявшегося при этом орудия наказания.

Илл. 18. Маска позора. XVI–XVIII вв. Музей науки, Лондон. Коллекция Велкома

Маска позора{23} — уродливая штука. Это приспособление должно было высмеивать ее носительницу и вселять страх в других женщин, которые рисковали подвергнуться подобному наказанию. В качестве примера я привожу германский вариант (илл. 18), но эта практика была широко распространена по всей Европе. Маска сделана из железа и закрывает голову со всех сторон. В данном случае отсутствует характерный для таких конструкций кляп, который тоже изготавливался из железа и служил орудием пыток. Зачастую кляп был снабжен шипами или гвоздями, ранившими язык. Цель была проста — не позволить «сварливой» или «строптивой» женщине говорить. В более широком смысле цель заключалась в том, чтобы не дать женщине выступить против власти или присвоить себе статус, не положенный ее полу. Это был инструмент патриархального принуждения, который показывал всем, кто его носил, что у женщины нет права голоса ни в общественных, ни в политических, ни в каких-либо других вопросах. Ральф Гардинер (р. 1625), обращаясь из тюрьмы с петицией к Оливеру Кромвелю, описал случай применения маски позора в Ньюкасле в 1655 году. Он передает рассказ очевидца о том, как служитель магистрата водил по улицам Энн Бидлстон,

держа в руке конец веревки, другой конец которой был прикреплен к приспособлению, называемому маской позора. Она похожа на корону, сделана из железа и скрывает голову и лицо; в ней есть большая щель — бывает и железный кляп, вставляемый в рот, из-за чего [изо рта] течет кровь. Вот каково наказание, которому магистраты подвергают ворчливых и сварливых женщин.

Гардинер отмечает, что свидетель «часто видел, как подобное совершают с другими»[349]. Линде Буз удалось найти не слишком много официальных свидетельств о применении маски позора; по ее предположению, это связано с тем, что суды — во всяком случае, в Англии — знали о незаконности такого наказания. Действительно, это было нелегальное орудие пытки, применяемое магистратами. Несмотря на пробелы в официальных записях, множество масок позора сохранилось до наших дней. Кроме того, маска упоминается в других видах источников, и Буз смогла подтвердить ее применение «по меньшей мере в пяти английских графствах», а также в Шотландии XVI и XVII веков. Она обоснованно утверждает, что «использование маски позора и ее известность были достаточно широки, чтобы она могла считаться инструментом, заставившим женщин замолчать в истории»[350]. Таким образом, сама маска позора символизирует боль, возникшую там, где должны были звучать женские голоса.

Непосредственных свидетельств об использовании маски позора сохранилось ничтожно мало, и одно из них оставила в 1656 году Дороти Во. Она была последовательницей квакерского мученика Джеймса Парнелла (1636–1656) и осмелилась публично выступить в Карлайле против «обмана и безбожных поступков»[351]. Ее сразу