— А если будет?

— Что ж. Тебе придется как-то с этим жить.

— Есть хоть что-то, что остановит тебя?

Энди знал ответ, но медлил. Сказать трудно. Не сказать - тоже. Одно слово. Всего лишь несколько звуков. Акробат на канате. Шест-страховка. Куда перевесит?

— Ты.

Рой обернулся. Мальчишка стоит тремя ступенями ниже. Такой обычный. Такой знакомый. Мгновенный фотоснимок. Ямочки в уголках рта. Почти девчачьи. Губы сложены спокойно. Не выдают, что испытали за эти месяцы. Светло-карие кружочки глаз. Теплый домашний взгляд. Далеко. Рой не может видеть себя, но он там. Отражение. Маленький. Растерянный. Кажется, если веки опустятся на мгновение, а потом откроются вновь, его уже там не будет.

Договор перед тобой. Одна полоска для подписи пуста. Поставишь ее? Неужели пожертвуешь свободой? Нет, не для всех. Они давно зазубрили твои постулаты. Для себя, а это намного сложнее.

— Не уходи.

Энди спиной чувствует, как дрожат ладони Роя. Тот ничего не говорит. Просто молча обнимает, но молчание емкое, огромное. Мальчишка слышит, понимает каждое слово, которое мыслью проходит сквозь тело Маккены. Наверное, это и есть абсолютное счастье. Человек, который нужен тебе больше всех на свете, которого ты любишь больше, чем что-либо еще… просто, ты обнимаешь его и все, а он разворачивает тебя и смотрит. Энди грудью чувствует едва ощутимые толчки. Это внутренние слезы Роя. Они копятся в нем, срываются по капле, падают, разбиваясь где-то в бесконечной глубине его чувств. Маккена поднимает ладонями лицо парня. Заглядывает в глаза. Они уже смеются, искрятся озорными огоньками. Рой бы пересчитал их, но невозможно. Черт с ней, со свободой! Он, конечно, не скажет, не признается ни за что. Но, честное слово, черт с ней!

Маккена смотрит в компьютер. Ретуширует снимки. Надо закончить рекламу, отделаться поскорее, спихнуть и вымести из мыслей. В ближайшие дни придется сделать еще две. Снизу тонкими струйками тянется запах чего-то вкусного. Он уже проник в желудок и звонит там в колокол.

— Энди, смотри! Я сделал одну рекламку! — кричит Рой, сбегая по лестнице.

— Ну, хвастайся, — оборачивается парень, продолжая что-то мешать на сковороде.

— Глянь, я - гений!

Парень смотрит в листок.

— Что это? — спрашивает недоуменно.

На картинке перечеркнутая жирным крестом бутылка и надпись: «Неестественно даже для дьявола».

— Не могу работать, — оправдывается Рой. — Мой мешок для переваривания уже переварил сам себя и принялся за печень, а концентрация желудочного сока почти превратила его в соляную кислоту.

— Стой! — перебил Энди. — Я смутно вспоминаю слова одного небезызвестного тебе фотографа, который заметил между делом, что должен быть голодным и неудовлетворенным…

— Но он не говорил, что настолько…

— Не вывертывайся! Там не было ни слова насколько!

— Что здесь так призывает меня? — простонал Рой, стараясь заглянуть парню через плечо.

Мальчишка схватил крышку, быстро прикрыв сковороду.

— Не скажу! Я тоже художник! Это мое полотно! Дорисую, тогда и увидишь! А сейчас уйди, не мешай творить!

Маккена поднялся в студию и развалился в кресле. Тихо, лишь изредка снизу доносятся приглушенные звуки. Он чувствовал себя уставшим. Как-то уютно уставшим. Ну что, великий Гейл? Сидишь? Покачиваешься? Покачивайся-покачивайся. Рой опрокидывает на спинку голову и закрывает глаза. Бедра чувствуют легкое прикосновение невесомых ягодиц, касание пальцев к груди.

— И ты туда же?

— Я - твоя сущность, — плывет тихий шепот.

— Что тебе надо?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Лука-а-авишь.

— Хочешь снова искушать меня?

— Ты же не против. Или я ошибаюсь?

— Кто тебе сказал?

— Ты сам. Приглядись. Теперь видишь?

— Можно я не отвечу?

— Я и так знаю ответ. Хочешь, скажу тебе одну вещь? Ты должен знать.

— Ну.

— Если он уйдет, я уйду с ним.

— Только не это. Почему?

— Я люблю его, так же, как и ты.

— Неправда.

— Правда, Рой. И ты не хуже меня знаешь. Это ты приучил меня.

— Ты не можешь знать. Я не говорил.

— А надо? Разве мне нужны ключи, чтобы входить в твое сердце. Загляни туда сам.

— Нет.

— Не бойся. А он сладко целуется, так ведь?

— Только не говори, что трахаешься с ним?

— Нет. Это твое. Грубость не для меня. Если бы я делала это, то занималась бы любовью.

Маккена не ответил.

— Подумай. Я — твоя муза. Я — суть ты сам.

Рой вздрогнул и открыл глаза. Никого. Лишь легкое послевкусие лавандового запаха.

— О! Ты спустился вовремя, — обрадовался Энди. — Как раз собирался звать тебя.

— Если ты потянешь еще хоть пару минут, моя смерть избавит тебя от дальнейших мучений.

Рой сел за стол. Вот почему он думал про лаванду. Только теперь Маккена увидел вазу с икебаной из сухих трав. Он пытался вспомнить, сколько дней она уже здесь стоит.

— Ты заметил наконец, — улыбнулся парень, застыв на мгновение с тарелками.

Тот перевел на него вопросительный взгляд.

— И давно она здесь?

— Дня три.

Дня три? А где он собственно был все эти три дня? Ел же? Ел. Садился за стол? Да. Она-то заметила сразу. Черт! Похоже, она и правда любит его. Хитрая баба!

Энди поставил тарелку, и Маккена завис. Как компьютер. Словно сработали все электронные замки, заблокировав любую двигательную функцию.

— Рой? — нерешительно позвал парень.

— Ты считаешь, это можно есть?

— Ну. Э-э-э, — заоправдывался мальчишка. – Нет?

Маккена поднял глаза. Только их. Наверное, это была вторая функция, доступная для включения.

— То есть, ты хочешь сказать, что я сейчас возьму вилку и начну есть?

Энди совсем растерялся.

— Я пробовал, — утихающим голосом причитал он. — Вроде бы, съедобно. Что-то не так?

— Кощунственно портить гармонию твоей картины, детка. Ты — художник.

Парень облегченно выдохнул и уставился в тарелку.

— Что ты тут до сих пор делаешь?

Рой наклонился, стараясь заглянуть Энди в глаза.

— Недокармливаю…

— Умрем с голода вместе над твоими кулинарными картинами?

Парень совсем растерялся. Он, может быть, и начал бы собирать себя, но, похоже, не знал, с чего начать.

— Хочешь, помогу?

— Умереть?

— Выжить.

Маккена откинулся на спинку.

— Валяй, — весело произнес он.

Парень пододвинул стул. Накрутив тальятелли на вилку, он постарался попасть Рою в рот, но непонятная дрожь обрекла его на обидный (хотя это вызывает сомнения) промах. Макароны скользнули Рою по щеке, оставив золотистый след. Рой высунул язык, стараясь поймать угощение, но Энди одернул руку. Он задал правила игры, он же их и усовершенствовал. Одна макаронинка сорвалась с вилки, проскочив Маккене под рубашку. Парень на мгновение отвлекся, и Рою удалось завладеть инициативой.

— Отдай! Так нечестно!

— Ну уж нет! Что поймал - то мое!

Окончательно извозившись, Рой вдруг поймал руку Энди.

— А десерт в этом ресторане предусмотрен?

Парень улыбнулся.

— На черных шелковых простынях и только для випклиентов, — а потом уточнил. — Одного випклиента.

— И когда я смогу его получить?

— Как только закажете, сэр.

Время стыдливо не шло. Оно топталось на месте, стараясь, чтоб его не замечали. Оно бы спряталось, но эта проклятая необходимость идти! Шелк обжог надменной прохладой.

— Не припомню, что там тебе Каррель наказывал? — хитро спросил Рой, и выражение его лица стало таким же, как у Стива. Лисьим.

Он смотрел на парня с высоты согнутого локтя.

— Чтоб я не дал тебе продохнуть.

— Ага. И?

— Нет. Не сейчас.

Простыни ластятся к коже. Бесконечно черный цвет. Торжествует своей исключительностью. Движения замедленные. Времени удалось обуздать самое себя. Внутри мальчишки волнение. Легкое, словно в рассветные часы на морской поверхности. Чуть колышется. Парень смотрит на Роя. Глаза в глаза. Открытый портал. Другое измерение и можно войти. Черные кружочки зрачков. Такие же, как и простыни, только в них глубина. Маккена касается его губ. Целует. Нет, не проникновенно. Поверхностно, но чувственно. Очень. Чуть прикрывает глаза, а после отстраняется и вновь смотрит. И вновь открыт портал. Говорит что-то шепотом. Громче нельзя. Очарование момента открывает поры. И это тоже портал. Тело настолько прозрачно, что почти можно ощутить дрожь молекулярных ядер. Рой внутри. Вошел и замер. Энди едва ощущает, что он там.

— Почему ты ведешь себя, как последний гаденыш?

Мальчишка не уверен, что вопрос задан вслух. Может, он просто читает его в глазах.

— Потому что я таковой и есть. Тебе же нравится.

— Что ты хочешь больше всего на свете?

— Настолько мало и в то же время бесконечно много.

— Что?

— Проснуться ночью, если станет страшно, и понять, что могу просто обнять кого-то.

— Так ничтожно мало?

— Так бесконечно много.