— В городе пока… в клубе… в ночном… этом… как его? Не помню, короче… на Южной… Блин, башка трещит… С одной тут познакомился… коктейль ей взял, ну и себе и всё… меня накрыло… хрен знает, что там намешали. Главное, этой хоть бы что. Давай еще, говорит, зовет куда-то… По ходу, разводка какая-то… Вышел вот на улицу проветриться… Холодно, капец…

— Милош, я не дома. Я на старой квартире. От Южной как раз близко. Адрес сейчас тебе скину. Бери такси и приезжай.

Возвращаюсь на кухню. Гордеева, пока я говорил с Милошем, уже и посуду вымыла, и все убрала.

— А можно уже спать лечь? — спрашивает она меня. — А то я безумно устала… глаза слипаются.

И тут до меня доходит: Милоша ведь надо будет куда-то тоже уложить. А у меня здесь только диван и кровать. И что делать? Собственно, вариантов особо и нет. Либо потеснить Гордееву, чего я, конечно, делать не стану, либо самому не спать.

— Да, я тебе дам сейчас чистое белье, постелешь… — говорю ей. — Слушай, сейчас сюда приедет Милош, он там в какие-то неприятности встрял, домой не хочет или не может…

— И что мне? Спрятаться теперь? — спрашивает она с вызовом.

— Ну если хочешь, можешь прятаться, конечно, но зачем? — не очень ее понимаю. — Милош вроде не маньячелло.

— Я думала, ты стесняешься, что он увидит… меня тут… с тобой… Бойкот же мне объявили… Ты еще сказал про него таким тоном…

— Да каким тоном? Просто предупредил. Чтобы сюрпризов не было. Хотя да… Милош сейчас обалдеет.

Минут через десять вваливается и сам Милош. Его слегка покачивает, но на ногах вроде держится.

— Стас, а что это за хата? Это здесь твой дед жил? Теперь она твоя? Прикольно… Можно девочек водить… можно вписки… — обойдя гостиную, он заглядывает в спальню и замирает с открытым ртом.

Несколько секунд просто стоит столбом.

— П-привет, — заикаясь, здоровается с Гордеевой, которая как раз перестилает белье на кровати. Потом он оборачивается ко мне, а у самого глаза как блюдца.

— Как она тут оказалась? Вы что… вы с ней… блин, я даже слов не нахожу. Но вы же не мутите? Или мутите? — взбудоражено нашептывает Милош, когда мы возвращаемся в гостиную. — Что вообще происходит?

— Спи давай. Потом поговорим.

Я вручаю ему подушку и плед. Его, конечно, распирает от любопытства, но он послушно укладывается на диван. Я гашу в комнате свет и выхожу на кухню. Усаживаюсь на подоконник с ногами. Вглядываюсь в темный двор внизу. Ни души. Только редкие окна светятся в доме напротив. Какой-то безумный день…

— Ты тут всю ночь собираешься сидеть?

Вздрагиваю от ее голоса за спиной.

— Да нет, наверное. Лучше пойду в машине посижу.

— А у тебя нет, что ли, матраса какого-нибудь? Или раскладушки? Ну или еще чего-нибудь, что можно на пол постелить? Нет? Плохо…

— Да нормально мне и в машине будет. Не заморачивайся. Иди спи.

Она уходит, но через минуту опять возвращается.

— Нет, я так не могу. Мне неудобно. Кровать же огромная, широкая такая, запросто оба поместимся… Зачем мучиться? Ложись тоже… с другого края.

Собираюсь отшутиться, как она вдруг насмешливо добавляет:

— Не бойся, Смолин, приставать не буду.

46. Стас

Гордеева стоит в дверном проеме, босиком, в моей старой рубашке, которая ей так велика, что висит чуть не до колен.

Вроде что особенного? Но от нее вот такой совсем крышу сносит. Стараюсь на ее голые ноги даже не смотреть, только в глаза. И все равно в голову ударяет кровь. Оглушительно долбит в виски.

В кухне моментально становится душно.

Сморгнув, таращусь на Гордееву, наверное, как полный тормоз, пытаясь понять, шутит она или серьезно? По ходу, серьезно. С ума она сошла, что ли? Впрочем, она же не знает…

Не догадывается даже, дурочка, что сейчас очень опрометчиво меня дразнит. Потому что лежать с ней рядом, в одной кровати и не сметь ее коснуться — не уверен, смогу ли. Выдержу ли. А если и выдержу — это же будет сущая пытка…

Но насмешливое выражение на ее лице не оставляет выбора. Я сползаю с подоконника, а самого внутри аж колотит. Но чтобы не палиться, ухмыляюсь и лениво тяну:

— Ладно, Гордеева, так и быть. Уговорила. Надеюсь, ты хотя бы не храпишь?

— Никто пока не жаловался, — слышу ответ, и тут же у меня вырывается:

— В смысле — никто?

Она идет передо мной и будто не слышит.

— Э! Так кто — никто? — удерживаю я ее за локоть и поворачиваю к себе.

— Никто, Смолин, это никто, — смеясь, отвечает Гордеева и высвобождает руку. — И вообще, что за вопросы? Тебе не все ли равно?

— Просто интересно, — состряпав равнодушную мину, пожимаю плечами. Она идет дальше, а я злюсь на себя. Гордеева, конечно, та еще язва, но ведь правда — мне должно быть все равно. Она, скорее всего, это вообще просто так ляпнула. И чего я повелся? Идиот.

Заходим в спальню. И меня накрывает. Это даже не волнение, это… слов таких нет. Сердце заходится и буквально выпрыгивает из горла.

Я скорее выключаю свет, потому что, чувствую, моя пылающая как пожар физиономия сдает меня с потрохами. Но в темноте ни черта не легче. Зато можно на нее беспрепятственно пялиться. Правда, вижу только силуэт на фоне окна. Однако глаз оторвать не могу.

Вот она откидывает одеяло, вот садится на кровать, вот ложится с краю. Недолго ерзает и замирает.

Во рту пересыхает. Возвращаюсь на кухню. Жадно пью, заодно ополаскиваю лицо холодной водой. Вроде немного остываю.

Почему с ней так? Будто сам себе не принадлежу. Почему не получается, как обычно, как со всеми, как с Янкой — легко, уверенно, непринужденно? Идиотизм полнейший. И всё ведь понимаю, а все равно ничего с собой сделать не могу.

Возвращаюсь в спальню, а то ведь решит, что перенервничал и сбежал. Ложусь на другую сторону кровати. Вытягиваюсь у самого края. Между нами, наверное, еще полметра. Но мне кажется, что я физически чувствую ее тепло, ее близость. И от этого внутри всё ноет.

Лежу, даже не шевелюсь, как статуя, закаменев всем телом от напряжения. Только сердце гулко бухает в груди.

Сна ни в одном глазу. Ловлю ее дыхание, сначала ровное, тихое, еле слышное. Но она тоже не спит. И от этого я только сильнее напрягаюсь. Все ощущения обострены до предела, хотя сам неподвижен.

Чтобы хоть чем-то занять одуревший